Имелась и еще одна фотография – академик и ее муж. Лысый, бравого вида подтянутый мужчина, годами явно много моложе старухи-ученой.

– Правильно, что оставите комнату как музей, пусть ваш ребенок знает, кем она была, – одобрила Мухина. – Безмерно жаль, что так все получилось. Я ведь помню тот день, сама выезжала. Хорошо, что вы, Дима, в той аварии остались живы.

Все это было загадкой для Кати. Но она ждала ответов уже вне стен этого богатого академического особняка, где юная обеспеченная пара сама готовила будущую детскую своему чаду.

И она не ошиблась.

Они возвращались берегом реки в город, когда Мухина сказала:

– В общем-то, сами были виноваты, не на кого пенять. Мужики. Ну да – оба осиротели разом, и Дима, и его отец. Но надо было держать себя в руках. А они напились до чертей на ее поминках. Оба. Поминки справляли в Дубне, в их большом гостиничном комплексе, в ресторане. На похоронах человек триста присутствовало – из Москвы, из Роскосмоса, из ЦУПа, из РАН. Когда оба возвращались пьяные в город на машине – отец сел за руль. Не справился с управлением. Улетели с обрыва. Отец насмерть. Дима с переломами обеих рук, ноги. Василиса его с ложки, как младенца, кормила. Выходила его. А потом он на ней женился. Типичный маменькин сынок по жизни. Нашел себе новую мамочку.

Маменькин сынок…

Катя запомнила это определение Мухиной. Она дала его явно неспроста. Не бывает простых намеков в городе, где совершаются серийные убийства.

Катя обратила внимание, что всю обратную дорогу в ОВД Алла Мухина что-то сосредоточенно обдумывает. Словно прислушивается к чему-то внутри себя.

И это одновременно тревожило Катю и вызывало в ней нетерпеливое любопытство – начальница ОВД походила сейчас на человека, который переживает какой-то глубокий внутренний разлад, колеблется и одновременно стоит на пороге чего-то совершенно нового, доселе неизвестного и непонятного.

Это не было связано с разговором с семейной парой Ларионовых. Причина крылась в других вещах – фактах, уликах? Этого Катя не могла понять. Она лишь констатировала факт – перемена в Алле Мухиной произошла после убийства директрисы музея, ни по почерку, ни по способу совершения никак не похожего на тот ужас, который ЭРЕБ исторгал из своего мрачного чрева на протяжении вот уже двух лет.

День снова клонился к закату. Алла Мухина, выйдя из патрульной машины, глянула на наручные часы. Затем взгляд ее скользнул через улицу, где в сгущающихся сумерках ярко горели окна кабинетов городской администрации, расположенной напротив отдела полиции.

– Что вы мне рассказывали про Нину Кацо по поводу самого первого вашего дня здесь? – спросила она вдруг Катю.

– Я? Вам? Про нее? Это вы меня великодушно взяли к ней в музей на допрос после кражи у…

– А вы мне потом рассказали…

– Я рассказала вам не про нее, а про Анну Ласкину. Ласкина вместе с ней вышла из администрации. – Катя махнула рукой на освещенное здание. – Я только упомянула… Ой, надо же, до меня лишь сейчас дошло, как до жирафа. Ласкина имеет отношение и к ней, как и к четырем жертвам серии. Получается, они тоже связаны.

– Не желаете проверить эту связь прямо сейчас?

– Вы хотите допросить Ласкину? Вы все же на это решились?

– Мы нагрянем к ней в офис прямо сейчас, без предупреждения, без звонка.

Они пересекли улицу и зашли в здание администрации. Охранник лишь глянул на Мухину и поздоровался.

Катя терялась в догадках, что же заставило Мухину действовать сейчас так спешно? Ведь они отрабатывали Ласкину на предмет ее косвенных связей с жертвами убийств почти полтора года. И Мухина не торопилась, нет – да что там говорить – она все тянула и тянула с допросом чиновницы. И вот сейчас словно нашла предлог. Словно тема убийства директора музея была лишь неким прологом дальнейших бесед и действий, которые в отношении городской чиновницы могли бы последовать.

– Из ваших слов можно понять, что не только мы с вами и Дмитрий Ларионов за несколько дней до смерти общались с убитой, но и она, – тихо произнесла Мухина, когда они поднимались по лестнице на второй этаж.

Мухиной в городской администрации все было хорошо знакомо. Катя оглядывалась по сторонам – обычная обстановка. Смесь нового ремонта, потуг превращения старых декораций в некое подобие современного офиса и при этом старая, въевшаяся в штукатурку стен допотопность и косность.

Если раньше, еще несколько лет назад, городские администрации старались шагать в ногу с прогрессом, то сейчас повсеместно словно окостенели, превращаясь в этакие микроскопические «кремли» – даже дорожки в коридорах сменили с прежнего функционального и хорошо поддающегося уборке ковролина на унылые «кремлевские ковры» клюквенного цвета.

В приемной замглавы администрации секретарша что-то набивала на компьютере.

– Анна Сергеевна у себя? – осведомилась Мухина.

– Она… да, конечно. Подождите, она… Я сейчас ей скажу…

Но Мухина уже распахнула дверь.

В просторном кабинете за столом в вертящемся кожаном кресле сидела Ласкина – Катя ее узнала. Перед ней на столе – кипа документов. Но она была занята более важным делом.

Протянув левую руку согнувшейся в три погибели девушке в розовом клеенчатом переднике парикмахера, она сидела вполоборота, зажав в правой руке дорогой мобильный и что-то там в нем перелистывая большим пальцем – какие-то файлы, снимки, мессенджер.

Маникюрша, скрючившись, обрабатывала ей ногти пилкой.

Картина была столь колоритной, что не хватало лишь «передвижников», чтобы запечатлеть ее на холсте.

А за снимки подобного «рабского услужения на рабочем месте представителю власти», выложенные в интернет, городская администрация могла пригрозить иском в суде о «защите чести, достоинства и частной жизни».

Катя отметила также, что светлые крашеные волосы Ласкиной были уложены аккуратной «укладочкой». Она явно отчаянно молодилась – макияж на лице был неброским, но стильным.

Катя подумала: для чего и для кого чиновница ЭРЕБа прихорашивается к концу рабочего дня?

В памяти сразу же всплыло: но у нее ведь в прошлом имелся любовник, некий женатый ходок от науки, которого у нее благополучно отбила талантливая Саломея Шульц.

Которую потом нашли голой, задушенной на остановке. Обряженной в костюм мухи…

Катя ощутила некую слабость в ногах и знакомую сухость в горле, когда Анна Ласкина обратила на нее свои серые, внимательные, слишком уж внимательные и умные глаза.

– Добрый вечер, – поздоровалась Алла Мухина. – Анна Сергеевна, есть разговор.

– В городе новое убийство, – ответила Ласкина. – Мне все телефоны оборвали.

Она выдернула руку у маникюрши, и та, не поднимая глаз, начала спешно собирать свой чемоданчик – ну точно служанка-рабыня богатой римской патрицианки.