Носатый флорентиец раскланялся и растворился в толпе гостей.

* * *

Ришелье закончил разговор с господином де Нэвером, одним из претендентов на герцогство Мантуанское, и сделал де Бреку знак приблизиться. Не было в ярко освещенном парадном зале такого укромного уголка, в котором кардинал в своей алой мантии был бы незаметен, однако в оконной нише сохранялась хотя бы видимость уединения.

В окно было видно, как на набережной Сены, в четверти лье от нового дворца королевы-матери[14], большая толпа отплясывает вокруг гигантского костра, который уже успел позабавить Людовика XIII отблесками, бегущими по водной ряби. Народ праздновал венчание своей принцессы с английским королем, и делал он это с присущим простым французам размахом – с залихватскими песнями, вином, плясками; разгульное веселье шло по всему городу, но особенно ярко проявляло себя на берегу напротив Ситэ. Со дня обручения прошло две недели; уже, казалось бы, веселье давно должно отшуметь, однако 26 мая в Париж прибыл Джордж Вильерс, первый министр Англии. Именно ему было поручено доставить Генриетту-Марию Французскую к мужу, дабы теперь и на английской земле была проведена соответствующая церемония.

В честь прибытия герцога уже устроили один бал в Лувре, а теперь и королева-мать решила устроить прием в своем новом дворце. А что ж народ? Событие словно заставило на время забыть обо всех невзгодах, поборах и реформах, и сейчас эта незатейливая маленькая радость за особу королевской семьи с лихвой перекрывала предчувствие большой беды.

Сама принцесса Генриетта, 11 мая переставшая быть petite Madame[15], скромно сидела на возвышении, рядом с местом своего брата, и с интересом следила за танцующими (ибо никакие другие развлечения не были доступны ей до тех пор, пока она окончательно не вступит в брак там, на английской стороне).

А посмотреть было на что – или, может быть, на кого. Здесь, во время продолжительных танцев, иные из которых длились по часу, закручивались романы и интриги; скромно опущенные глазки перемежались томными и откровенными взглядами, трепетные пальчики задерживались в чьей-то ладони чуть дольше дозволенного приличиями, драгоценные перстни перемещались с одной перчатки на другую, записки исчезали за корсажами, а несколько слов, сказанных шепотом у всех на виду, иногда бывали красноречивее самых пылких признаний наедине.

Прекрасные дамы и блистательные кавалеры двигались по кругу и выстраивали разные фигуры танца; шелестели роскошные платья, звенели подвески, колыхались плюмажи, сверкали бриллианты. Плавно текущий поток нежно-розовых, бледно-лиловых, голубых оттенков при очередном повороте внезапно взрывался крикливым золотом, насыщенным бордо и пронзительной лазурью.

Де Бреку, подошедший к кардиналу, постарался стать так, чтобы плотная портьера хотя бы частично отсекла свет двух сотен белых восковых свечей.

– Отчего вы никогда не танцуете, Бреку? – спросил кардинал, который, судя по рассеянной интонации, думал совсем о другом.

– При моем облике, монсеньор, нетрудно попасть в неловкую ситуацию, получив отказ. К тому же месяца два с лишним назад я так натанцевался, что достиг некоего предела удовольствия, следом за которым следуют избыток и пресыщение, от которых нас всех предостерегает церковь в лице вашего высокопреосвященства.

Кардинал быстро взглянул на барона и недоверчиво переспросил:

– Натанцевались? Но где, на каком балу? Почему я этого не помню?

…Чадящие черные свечи, кроваво-красные простыни. Белоснежная кожа юного тела в полумаске. Зрачки расширены, трепещут ноздри, алые губы кривятся болезненно и похотливо. Самка. Корм. Все плывет и кружится…

– Монсеньор не почтил тот прием своим присутствием.

– Вот как? Странно. Наверное, это было что-то ваше, слишком уж особенное?

– Несомненно, монсеньор. Вы, как всегда, проницательны.

– Тогда давайте вернемся с того бала на этот. Что скажете, сударь? Нравятся они вам?

Кардинал сделал движение головой в сторону танцующих, столь неучтивое, что мог бы смутить кого угодно, только не барона. Де Бреку выглянул из-за портьеры. Первую павану[16] Людовик, разумеется, протанцевал с Анной. Затем король из-за недомогания пропустил несколько танцев, а сейчас стоял в паре с Шарлоттой де Монморанси, принцессой Конде. Ей уже было за тридцать, но она по-прежнему была невероятно хороша собой. Пикантности этой паре придавало то, что пятнадцать лет назад юная привлекательная Шарлотта была любовницей Генриха IV, отца Людовика XIII, и не просто любовницей, а самой последней страстью этого любвеобильного короля, страстью, с которой было покончено только благодаря ножу Равальяка[17].

– Его величество, как всегда, великолепен, – проговорил барон. – Но если говорить о танце – госпожа Монморанси ничуть не уступает ему в умении.

– Что? – удивился кардинал и повращал головой, отыскивая упомянутую бароном пару. – Ах нет же, Бреку! – раздраженно дернул кистью Ришелье. – Вы не о тех говорите и не туда смотрите!

Барон, который, конечно же, прекрасно понимал, о какой паре на самом деле вел речь кардинал, покаянно склонил голову. Уголки его губ шевельнулись.