Мы готовились к штурму Волновахи. Город этот — важный железнодорожный и шоссейный узел, и немецко-фашистское командование превратило его в сильный опорный пункт. Штурмовать его будет наша 11-я гвардейская казачья дивизия, усиленная артиллерией и танками. Создан головной отряд. В нем — по эскадрону из каждого полка, батарея противотанковых пушек, минометная и рота танков.

В ночь на 10 сентября все казачьи полки дивизии подошли к юго-восточной и южной окраинам города и затаились. В городе действовала лишь разведка. На рассвете внезапным ударом на юго-восточную окраину ворвался головной отряд и эскадроны братского 39-го полка. Смяв оборону немцев, казаки начали продвигаться в глубь города. Вступили в бой эскадроны 41-го полка и нашего 37-го. Потом подошли танкисты. Гитлеровцы дрогнули и начали отходить на запад. К полудню город был полностью в наших руках. Казакам стало известно, что у врага захвачены очень большие трофеи.

Многие казаки-гвардейцы отличились в этом бою. Среди отличившихся снова был первый, сапуновский, эскадрон. Выйдя из боя в городе и обойдя его, Сапунов повел своих конников на перекрытие дороги отступающему противнику. Эскадрону удалось это сделать. Более того, в пяти-шести километрах от города он захватил хутор Карловку, оседлав дорогу, ведущую на Запорожье. Казаки здесь быстро заняли круговую оборону. Ни в штабе полка, ни в штабе дивизии сразу даже не поверили в сапуновское донесение о захвате хутора.

Гитлеровцы не могли примириться с потерей Волновахи. 11 сентября, едва только рассвело, над городом и железнодорожной станцией появились вражеские бомбардировщики. Они шли волнами. Бомбежка была лютая, она продолжалась в течение часа. Пылал город, пылала станция. Начали рваться боеприпасы в эшелонах. Они разносили в щепки строения самой станции и близлежащие жилые кварталы. Братские полки понесли значительные потери и в людях, и в лошадях. Наш 37-й полк, находясь на хуторе Карловка, бомбежки избежал.

В это утро по чистой случайности остался жив командир нашего полка подполковник Беленко. Вызванный в штаб дивизии, в городе, на железнодорожной станции, он попал под бомбежку. С командиром полка ехал помощник начальника штаба капитан Никифоров. Лошадь под Беленко сразу убило. Тем бы, наверное, кончилось и для самого Давида Амвросиевича, если бы не Никифоров. ПНШ-2 сильным толчком сбил Беленко под бок убитой лошади, а сам упал на него. Не очень надежное, а все-таки прикрытие. Никифорова тяжело ранило. Беленко отделался легким испугом.

Бои продолжались. Всякий раз они были очень похожи один на другой. И всякий раз чем-то не похожи. Воевать нам теперь стало легче и трудней. Легче потому, что наступать приятнее, чем отступать, что возросло наше вооружение, что прибавились наши силы и умение. А труднее потому, что отходящий враг оставляет за собой выжженную землю с разрушенным транспортом и наши тылы и базы снабжения постоянно отстают, что драться приходится за большие села и малые хутора, за каждую высотку, рощицу, выселок, за каждую реку и речку.

…Бой за хутор Малую Токмачку складывался странно. Случилось так, что мы, минометчики, оказывались впереди наступающих эскадронов. А тут появились танки. И быть бы нам под гусеницами, если бы не подоспели и дружно не ударили по танкам наши друзья-пушкари. Но самое главное, что в такой обстановке, когда по батарее били и пехота, и танки, потери мы понесли ничтожно малые. Были убиты два сержанта из нового пополнения — Иван Васильевич Куликов и Иван Степанович Шуваев. Впрочем, во время боя был убит только Куликов, а Шуваев погиб уже после боя, когда батарейцы перекуривали. А произошло это так.

Еще не остывшие от боя и потрясенные гибелью Куликова, я, Рыбалкин, Комаров, Шуваев и Алексей Куликов (брат погибшего) группой сидели на бруствере окопа, дымили «козьими ножками» и устало перебрасывались словами о закончившемся бое. Вдруг раздался резкий шлепок и снарядный визг. Все оглянулись.

— Никого не задело? — спросил Рыбалкин.

— Вроде никого. А где Шуваев?

Иван Шуваев лежал на дне окопа. Мы подняли его. Он оказался мертв. Голова его была снесена болванкой танкового снаряда.

В стычке за хутор Малый Кормчик погибли совсем юные лейтенанты-сабельники Владимир Иванов и Георгий Чергинцев. Этих ребят я знал. Они дружили с Михаилом Тарасенко и изредка наведывались на батарею.

Родом оба они из Матвеева Кургана, того самого, возле которого мы топтались весной и не могли его взять и к которому вернулись на исходе лета. И как же хотелось ребятам побывать в родном селе, когда оно, многострадальное, наконец-то было освобождено. Но обстоятельства сложились так, что встретиться с отчим домом в те дни не удалось. Тогда они попросили командира эскадрона, что если им доведется погибнуть близ родных мест, то они хотели бы быть похороненными возле Саур-Могилы. Разговор этот дошел до заместителя командира полка по политчасти А. Я. Ковальчука. Антон Яковлевич вызвал лейтенантов и, что называется, вправил им мозги за похоронные настроения.

Но вот случись же такое: оба лейтенанта погибли в одном бою и в одночасье — 13 сентября 1943 года. Надо отдать должное Антону Яковлевичу: он не забыл просьбу молодых офицеров и тела их отправил на пулеметной тачанке за сто двадцать километров. Их захоронили на высоте рядом с Саур-Могилой и поставили памятничек. Еще весной я много был наслышан о Саур-Могиле — памятнике древности и героического украинского эпоса. Саур-Могила вошла в легенды, народные думы, песни.

От бомбежек, в конных и пеших атаках при освобождении хуторов и сел полк нес ощутимые потери в людях и лошадях. Очень заметно убывали сабельные эскадроны. И хотя прошло совсем мало времени с начала боев, полку требовалась передышка, чтобы вновь пополниться людьми. Такую передышку нам дали. Мы заняли села, недавно нами освобожденные: Большой и Малый Токмаки.

В один из дней, впервые за всю войну, наш полк навестил армейский ансамбль песни и пляски. Концерт устроили в саду, под яблонями. Но не повезло ни нам, зрителям, ни артистам. Концерт был в самом разгаре, когда прозвучала команда:

— Воздух!

Укрыть или хотя бы рассредоточить в считаные минуты огромное количество людей, собранных вместе, сразу невозможно. Решено было продолжать концерт, авось пронесет. Не пронесло. Бомбы посыпались на село, на яблоневый сад. Одна из бомб упала недалеко от «театра». Артисты не пострадали. А вот зрителям перепало. Из нашей батареи была тяжело ранена сестричка Женя Порхалуп. Эту восемнадцатилетнюю девушку, украинку из-под Винницы, любили все батарейцы. Как бы ни трудно приходилось казакам в боях и глубоких рейдах — недели, месяцы в седле и на колесах, — Женя никогда не просила себе поблажки. Она всегда знала свое солдатское место. Юная казачка бывала иногда грубоватой и резкой — это к не в меру ретивым ухажерам — и по-сестрински, по-матерински ласковой и нежной — к раненым. Для всех она была сестричкой. Своевременной помощью многим казакам спасла жизнь. На маршах была терпеливой, в бою храброй и по-женски слабой и жалостливой, когда кто-то погибал. Отправив Женю в госпиталь, батарейцы долгое время ходили, словно в воду опущенные. И вспоминали, где, когда и кому Женя оказывала помощь. Вспоминал и Ата Чариев…