Ахиав принялся вырывать у него из рук нож и кричать:

— Помогите! Помогите!

Вбежавшие слуги увидели, как они дерутся за нож, и решили, что Ахиав убивает царя. Тотчас всё завопили, и по дворцу прокатился слух:

— Лев умер.

Все так трепетали даже от одного имени Ирода, что немедленно великий плач поднялся вдалеке и вблизи, чтобы испугать его душу и прогнать ее подальше от места его злодеяний.

Все шумели, кричали о смерти Ирода, и эти крики достигли царской тюрьмы, где Антипатр ждал решения своей участи. Смышленый стражник бросился к нему, открыл дверь и проводил Антипатра до ворот. Однако ворота оказались на замке. Прежде чем их успели открыть, явился тюремный начальник, которого Архелай постоянно осыпал щедрыми подарками, и отвел Антипатра обратно. Он же послал известить Архе-лая о том, что происходит во дворце, и просил оказать ‹›му честь — от него первого принять поздравления с нисшествием на престол. Тут прибежали еще страж-пики и стали кричать:

— Свободу царю Антипатру! Свободу невинному! Он наш настоящий царь. Он всех нас наградит и возвысит!

Тогда тюремный начальник принял решение подослать к Антипатру верных людей. Те подобрались к нему сзади, когда он молился, и убили его.

Так Ирод перехитрил самого себя, и древний бог Иерусалима не получил обещанной жертвы.

К вечеру новости достигли Еммауса. Мария, услыхав о смерти Антипатра, не могла плакать в открытую и даже преданной Силом не доверила своей тайны. Она только шепнула на ушко своему маленькому сыну, которого назвала Иисусом:

— Ах, мой сыночек, он умер! Маленький мой, ты слышишь: его больше нет!

И малыш заплакал. Он один у нее остался, ее первый и последний сын. Качая и успокаивая его, она рассказывала ему о том, как они завтра отправятся далеко-далеко.

— Рано утром ты и я пойдем туда, где ты родился. Мы пойдем в Вифлеем. Я буду очень любить тебя, а ты — меня, и Господь — нас обоих. Старый Иосиф тоже пойдет с нами.

Тут мальчик улыбнулся, и это была его первая улыбка. Мария нежно поцеловала его:

— Теперь спи, сыночек Иисус, потому что скоро, очень скоро нам предстоит долгая дорога.

Однако ей и в голову не могло прийти, какая на самом деле им предстояла долгая и трудная дорога.

Захромавший ни с того ни с сего осел остановился на полпути, и до Вифлеема они добрались лишь запол-ночь. Стучаться в дом к торговцу, с которым Иосифа связывали дела, было поздно, и он отвел осла в сарай, а сам с Марией и ребенком отправился вверх по тропе в деревенскую харчевню. Харчевня была битком набита явившимися на перепись потомками Давида. Мужчины спали и у порога, и на крыльце, и Иосиф не решился войти, чтобы не наступить на кого-нибудь. Шел холодный дождь, и он захотел поискать места в сарае, но ему и там не повезло. Когда он попытался открыть дверь, кто-то еще крепче прижал ее изнутри.

В эту минуту во двор вышел хозяин постоялого двора и сказал Иосифу:

— Господин, я не знаю твоего имени, но вижу, что ты стар, а у твоей жены на руках малый ребенок, поэтому я не могу отказать тебе в пристанище, хоть и убогом, которое у меня еще есть. Вон за тем выступом у моего сына сарай в лесу. Он держит там скот. Я провожу тебя. Места там совсем мало и пахнет плохо, зато тепло и сухо.

Выслушав слова благодарности, хозяин проводил Иосифа с семейством по раскисшей дороге к сараю и, пожелав им спокойной ночи, удалился, обещая прийти утром. Иосиф с Марией и ребенком улеглись на солому и проспали до утра.

На другой день, пока Мария в найденных в углу сарая горшках готовила завтрак, Иосиф пошел в деревню взглянуть на захромавшего осла. Ведь люди говорят: добрый человек добр и со своим скотом.

По дороге он пытался вспомнить страшный сон, который мучил его всю ночь и отпустил только под утро, оставив неприятное чувство страха и беспокойства. Его приятеля-торговца дома не оказалось, поэтому Иосиф взял осла и отправился на поиски лекаря. Остановившись в раздумье на перекрестке, он услыхал разговор трех богатых, судя по одежде, дамасских евреев с кенитами-пастухами. Один из них сказал:

— Господь свидетель, добрые купцы, я не лгу. Птица летела в долине и махала крыльями, но как только она оказалась над пещерой, где родился ребенок, она замерла в воздухе и долго не двигалась, вроде как канюк. В самом деле, пока я смотрел на нее, мне казалось, что у меня не бьется сердце и я умер. Только глаза все видели, и когда я посмотрел на грот, то над ним сияла…

Иосиф поспешил прочь, потому что узнал кенита, но не желал, чтоб он его узнал. Однако тот закричал ему вслед:

— Эй! Да вот же он! Не будь я лекарем! Вот же его ослица. Мне пришлось лечить ей колено, а теперь она опять захромала.

Он бежал следом за Иосифом и кричал:

— Господин, дай мне твою ослицу. За три недели, да поможет мне Бог, она у тебя будет бегать как молодая.

— Господин, благодарю тебя, но я не могу ждать три недели.

— Возьми моего осла, а ослицу оставь мне.

— Чего ради ты предлагаешь мне молодого здорового осла за старую больную ослицу? Вот уж сделка так сделка!

— Разве не твоя жена с ребенком три месяца назад ехала на этой ослице в Вифлеем? Я продам шерсть с хвоста твоей ослицы моим родственникам на амулеты, и они заплатят мне по пять шекелей, да еще будут радоваться удачной покупке. А ослицу я оставлю себе.

— Ладно, возьми старуху и дай мне молодого осла, потому что, кажется, он мне понадобится еще до захода солнца. Господь с тобой. Но заклинаю тебя, никому не говори в Вифлееме, что видел меня, пока не закончится перепись и я не вернусь домой.

Иосиф хотел было расседлать осла, но кенит не позволил ему.

— Нет, нет, бери с седлом. Или оно недостаточно красиво для тебя? Разве твоей жене и малышу не нравятся серебряные колокольчики и зеленые кисточки? Только взамен оставь мне то седло, которое знало драгоценную ношу. Это будет лучшим наследством моим детям и детям моих детей.

Дамасские евреи не произнесли ни слова, но, когда Иосиф двинулся дальше, они торопливо последовали за ним, не стараясь, однако, приблизиться. Потом они вернулись к себе за драгоценными дарами, умылись, умастили себя благовониями и надели самые дорогие одежды, чтобы прийти к малышу в царском обличье.

Мария собиралась кормить сына, когда они появились на пороге сарая. В испуге она не могла оторвать от них глаз, а они, сделав успокоительный жест в сторону Иосифа, простерлись, чтобы воздать почести ребенку, на земляном полу, который Мария, правда, успела чисто вымести. Один из них положил у ножек младенца золотую корону с двенадцатью зубцами и двенадцатью драгоценными камнями в честь двенадцати колен Израилевых и сказал:

— В знак твоего царствования, Великий! Другой поставил слева от короны алебастровый сосуд с миртом и сказал:

— В знак твоей любви, Великий!