— Вся земля тут, Джесс, полна чарующей силы. Воздух здесь наполнен живым духом. Это ничего общего с городом, дорогая… А там, если переправиться через реку Шайен, лежит страна Лакотов, которую называют Чёрными Холмами. Если мне однажды удастся уговорить тебя, то мы переберёмся в племя…

— Вот уж нет! — с испугом воскликнула женщина. — И попроси своих краснокожих дружков вообще к нам не приезжать. Господи, что за удел? Как у нас всё хорошо начиналось. Неужели ты не помнишь?

Самым тягостным чувством на новом месте, которое охватывало Джессику, оказалось чувство одиночества. Оно нападало на неё всякий раз, когда Бак садился в седло и отправлялся на охоту. Едва его фигура скрывалась за пригорком, у неё сжималось сердце. Лола брала мать за руку и тянула в дом. Повседневные дела, однако, не позволяли ей подолгу сидеть за стенами, и, пересиливая страх, женщина выходила хлопотать наружу, держа возле себя постоянно заряженное ружьё. Но и оружие под рукой не позволяло ей чувствовать себя защищённой. Более того, даже присутствие мужа, который считал себя в этом диком краю абсолютно на своём месте и находил общий язык даже с койотами, не снимало до конца постоянное напряжение нервов. Бак смотрел на горы и лес спокойно, как Джессика смотрела на входную дверь магазина. Но она, не знавшая раньше ничего, кроме уюта, воспринимала первобытность окружающего её мира с не покидавшим её ожиданием опасности. Дыхание и многочисленные голоса гор заставляли её вечно сжимать кулаки. Постоянное ожидание, что лес вдруг выпустит когти и набросится на неё, временами доводило бедную женщину до истерики. Дочка дрожала, забиваясь в такие минуты в дальний угол хижины, и широко раскрытыми глазами смотрела на слёзы матери. Бак не умел остановить рыдания Джессики и бессильно опускал руки.

— Зачем ты нас привёз? Я хочу обратно. Сжалься, Бак, умоляю тебя, отвези меня с Лолой назад, отпусти нас.

— Я не могу жить в городе! — отвечал Эллисон. — Я подыхаю там!

— А я умираю здесь. Я боюсь. Здесь вечный страх. Посмотри на Лолу. Пощади нас!

Бак отворачивался, пытаясь не слушать просительного голоса жены, но чувствовал, что должен будет выполнить когда-нибудь её просьбу. Джесс выглядела такой несчастной, каким он никогда не был в городе. Похоже, их дороги расходились.

— Бак, я так больше не выдержу.

— Папа, — подхватывала Лола, — я тоже хочу домой.

Два месяца в диком краю принесли не облегчение, как рассчитывал Бак, но заботы. Одна печаль ушла, другая заняла её место. Мысленно Бак уже согласился отвезти семью обратно в Лэсли, но никак не мог заставить себя посадить их в фургон и погнать лошадей на восток.

Пару раз наведывались Лакоты. Эллисон спокойно беседовал с ними, угощал их мясом и кофе. Индейцы смеялись, но притаившаяся у окна Джессика не верила, что эти одетые в длинные рубашки или закутанные в одеяла всадники не сделают ей ничего плохого. Замерев от ужаса, она разглядывала их длинные косы, ожерелья, колчаны со стрелами и украшенные перьями круглые щиты. Бедная женщина не отличалась твёрдостью духа, и отрезанность от цивилизованного мира, обещавшая ежедневные превратности судьбы, сводила её с ума.

Однажды появились Поуни. Они объяснялись с Эллисоном знаками и курили трубку. Джессика, поражённая устрашающим видом их бритых голов, целый день после их визита не могла вымолвить слова и не отходила от окна, считая, что такие дикие люди не могли не вернуться, чтобы убить цивилизованных граждан. Её стало трясти от одной мысли, что эти посетители могли появиться в отсутствие мужа.

Бак отлучался часто, но пытался не уезжать далеко. Всё чаще стал он задумываться над тем, что откладывать поездку в город нельзя. Измученное лицо жены, потерявшее красоту и свежесть, постоянные слёзы терзали его сердце. Ему, выросшему в суровой и неласковой природе, привыкшему рассчитывать на собственную смекалку и сноровку, никогда не приходила раньше мысль, что жизнь в прерии или горах не могла по казаться желанной и прекрасной, если человек был брошен в неё по чужой воле. Теперь он ясно видел это.

— Завтра мы уезжаем, — сказал он жене хмуро, — складывайте вещи.

В тот же день он обнаружил примерно в миле от дома, где ручей нёс хрустальные воды по густо заросшей лощине, следы лошадей и брошенные старые мокасины. По отделке обуви он понял, что это был отряд Шайенов. Это не обеспокоило бы его, хоть отряд и состоял из шести человек, но по следам краски на ветке орешника, которая, должно быть, зацепилась за чье-то голое тело, он понял, что отряд был военным. Это меняло все дело.

Бак прискакал к дому и велел жене и дочери какое-то время не покидать жилище. Деревянные стены надёжнее брезентового покрытия фургона.

— Я скоро вернусь, — сказал он, ничего не поясняя, и умчался.

Наступила ночь, и всё погрузилось в непроглядную тьму. Чувство незащищённости по ночам обострялось у Джессики особенно. Рёв зверей в лесной чаще, свист ветра, шуршание травы наводили на неё непреодолимый ужас. Только спокойное дыхание мужа обычно убеждало, что опасности не было. Она привыкла следить за ним, как за барометром. Но в ту ночь он не вернулся.

Джессика взобралась на кровать с ногами, не раздевшись, обняв ружьё одной рукой и прильнувшую к ней дочь другой, и смотрела на дверь. Ей чудилось, что за стенами дома собираются в огромную безжалостную стаю звери и дикари. Она слышала хруст гравия под чьими-то ногами, храп лошадей в загоне. Внезапно наступила пронзительная тишина, от которой Лола и мать мгновенно похолодели. Затем заржали лошади, раздался громкий рык и безумный крик, который нельзя было отнести ни к одному живому существу. Постепенно крик принял форму изорванного лошадиного ржания.

Джессика поняла, что готова умереть с минуты на минуту. Сердце её прыгало по всему телу, колотилось в затылок и глаза. Возможно, лишь присутствие не менее перепуганной дочери не позволило ей лишиться чувств.

Когда топот утих, перестали трещать прутья загона за стенами, женщина отчетливо различила чавканье и ворчание. Кто-то долго и страшно ел возле самых стен дома. Затем донёсся жуткий вой волка.

Утром Джессика очнулась, уложила поудобнее спящую Лолу и выглянула в окно. Одна из стен загона была опрокинута и растоптана. В большой луже крови лежал, облепленный мошкарой, хорошо объеденный каркас коня. Чёрные куски мяса клочьями висели на рёбрах. Другие лошади разбежались.

— Где же ты, мой муж? — заплакала Джессика, не подозревая даже, сколько других женщин на бескрайних равнинах задавали изо дня в день точно такой же вопрос. — Что теперь станет с нами?

Сознание собственной ничтожности и подвластности обстоятельствам подняли в её душе волну жгучей обиды и горечи. Из прелестного существа, окружённого лаской и вниманием, беспощадная судьба превратила её в жалкого птенца, брошенного на пожирание зверью. Для чего? Неужели это расплата за грехи?

Днём она видела двух волков, которые трусцой направлялись к останкам задранного коня. Она выстрелила в хищников и с радостью обнаружила, что они пустились наутёк.