дома. Я всё ещё не привыкла к тому, что больше уже никуда не надо уезжать (мы ведь без конца ездили с места на место с Олей, как цыгане). Так хорошо поставить на этом точку. Когда-нибудь ещё много Вам расскажу. Я буду в Москве в воскресенье 3-го ноября, и останусь до воскресенья, 20-го ноября.

Позвоню Вам по телефону как только приеду, т. е. 3-го.

Очень хочется повидать Вас, Ваню, Руфу[85], и познакомиться с Вашей супругой.

Надеюсь, найдется один вечерок, – или днём, – как Вам всем лучше.

Ваша Светлана».

«22/Х – 85

Дорогой Витя!

Я Вам только что отправила записочку, с уведомлением о том, что буду в Москве от 3-го до 10-го ноября (включительно), и что прошу Вас заблаговременно найти пару часиков для уютной встречи – с Вами, разумеется, и с Вашей Аней. А тут сегодня пришло Ваше письмо от 15-го октября!

Хотя я уверена, что мы увидимся на сей раз и будем долго, долго разговаривать, всё же я хочу воспользоваться случаем и кое-что сказать в письме. (При этом Вы меня извините, я надеюсь, если я буду повторяться, это на старости лет бывает.) Я так рада, Витя дорогой, что у нас возникла эта переписка. Она возвращает меня к тем дням, когда я сама была несравненно лучше, нежели сейчас. А такой “сдвиг во времени” – к лучшему, к более приятным дням, – всегда очень ободряет. Когда я думаю о том, как ужасно изменился мой Ося – и внешне и внутренне – за эти 18 лет, то я ужасаюсь мысли: а как я сама? Ведь нам трудно видеть себя самих как мы есть. Возвращение же памятью назад, в дни лучшие, – если таковые возможны вообще – как-то укрепляет веру, что “не всё потеряно” из былых хороших качеств. Оборачиваясь назад, отсюда, гуляя мысленно “в благоуханных, цветущих садах памяти”, возможно, что и в действительности делаешься немного лучше. Спасибо Вам за добрые надежды о моих старших детях. Я стараюсь их (надежды) разделять, но это не всегда выходит. Конечно, будущего знать нельзя, м. быть что-то и образуется… Внуков хочется видеть. Недавно я была озадачена (чтобы не сказать: потрясена) обилием “вариантов”, толков и слухов, сопроводивших наш с Олей выезд в Грузию.

а.) Оказывается, никто ничего толком не понял (так как никто ничего не объяснил им), да и до сих пор часто интеллигенция здесь обращается за “разъяснениями” к коротким волнам и всякому радиовещанию “оттуда”. А оттуда им сказали, что меня, оказывается, “правительство СССР переманило, посулив всякую хорошую жизнь”, на что я-де и позарилась. Чушь солёная – никто, ни один человек из СССР со мной не разговаривал с 1967 года, и никто мне ничего не “предлагал”. Сама отправилась в посольство в Лондоне с письмом в руке.

б.) По следующему варианту – уже не зарубежного, а нашего изготовления, – нас с Олей из Москвы, по возвращении “выслали” в Тбилиси, так как “правительство не желало” иметь нас там, под носом, в Москве. Тоже чушь, так как нас буквально завалили всем-всем в Москве, обогрели, обласкали и т. п. и т. д. – и очень желали нас “иметь” именно там!

в.) Третий вариант: нас послали в Грузию как символических провозвестников грядущей “реабилитации” моего отца. Нас “подарили” Грузии, так сказать – как залог того, что это будет. А самая простая реальность заключается в том, что нас не выслали и не послали, а просто я сама так решила, и просила покойного К. Черненко разрешить нам переезд в Грузию на постоянное жительство. Как видно, очень трудно людям предположить, что я сама что-то решаю и прошу, и делаю какие-то шаги: все думают, что кто-то где-то решает за меня “наверху”.

В результате всех этих неясностей в головах люди не знают как себя со мной вести. Это отравляет радость возвращения: ведь невольно ждешь, что все всё понимают и бегут тебе навстречу.

Ну, хватит обо мне.

Как я рада, Витя, что Вы путешествовали в других странах, Италия и т. д. Это так нужно, так абсолютно необходимо, чтобы иметь возможность сопоставить то, что видишь, с тем, что знаешь дома. Ведь русские всегда были путешественниками по Европе и Азии, а возвращаясь наслаждались сладким дымом отечества… Я почему-то часто думаю об А. Вертинском, который когда-то давно считался “контрой”, но вот его потянуло вернуться и здесь, в СССР, оказывается, он был действительно дома! Жизнь учит нас, и учит менять и взгляды и чувства. Мне было так страшно думать, что я вдруг умру в Англии, и меня похоронят не в родной земле!.. Эта мысль не давала мне покою в последние годы, просто жгла огнём.

Ну, а сидеть здесь дома не выезжая в иные страны очень противопоказано. Надо видеть мир вокруг нас, увидеть его своими глазами, пощупать его, понюхать.

Х Х Х

Витенька, Вы мне расскажите об Александре Ивановне, о последних годах её жизни. Я так наслаждаюсь её дружбой в те далёкие времена, у неё была широта взглядов, юмор, большой и настоящий хороший вкус к искусству. Я так рада, что Вы пишете, и “варитесь в соку” кинематографа. Здесь в Грузии много интересного кино – но я ещё не имею доступа к этому всему.

Позвоню Вам 3-го ноября, как только приеду!

Привет всем от меня – Ваша Светлана».

«18/ХI – 85

Дорогие Витя и Аня!

Хочется ещё раз сказать, как приятно мне было встретиться с Вами обоими, а с Витей – через столько лет! Следующий день я провела с Ваней и Руфой, в поездках по городу, а потом мы засиделись у них: съели обед, приготовленный их молодыми.

Витя, Вы должно быть, не можете вполне осознать, почему я без конца повторяю, как мне было приятно повидать Вас, Ваню, всех… С годами нашей дружбы в Академии – и после – связано для меня очень многое. Это было время, когда я была сама собою, жила легко и счастливо, и хотя отец мой скончался, я ещё не переживала той ужасной внутренней ломки, которая пришла позже. В годы, последовавшие затем, я переживала какой-то душевный хаос (да, вероятно, и не я одна, но я сильнее других). Постепенно я всё больше оказывалась среди людей, настроенных оппозиционно среди всевозможных течений мысли, которые я привыкла считать чуждыми. Однако – волею судеб, я столкнулась с таковыми вплотную, и так сказать – сама погрузилась в них. Я ещё не рассказывала Вам об одном ленинградском антропософе (Вы знаете, что такое антропософия? А теософия?) Я до той поры не сталкивалась с подобными вещами. Но – они привели меня к увлечению Индией. А потом – к увлечению индийцами. А потом – как-то