— Чепуха, — с излишним воодушевлением сказал я.

Бобо взял мою руку и сжал ее.

— Посидите со мной, — попросил он. — Расскажите ваши истории. Или спойте баллады, которых я не знаю.

И вот тут я действительно испугался. Шута обычно не волнуют никакие предсмертные церковные ритуалы, но если он хочет облегчить свое состояние песнями, значит, дела неважнецкие. Я тихо пел до самого вечера для одного-единственного зрителя. Он иногда произносил слова знакомых ему баллад, улыбался новым шуткам и тихо радовался старым, словно встречал проверенных друзей. Наконец Бобо уснул, а я продолжал сидеть у кровати, прислушиваясь к его дыханию. Оно было тихим, но размеренным.

— Вам тоже надо немного отдохнуть, — сказала стоявшая в дверях Виола.

— О, вы давно здесь? — прошептал я, потирая шею.

— Не знаю. Я слушала, как вы поете. Давно забытое удовольствие. И еще мне хотелось посоветоваться с вами насчет этой ситуации. Теперь, когда мы знаем, что убийца здесь, не стоит ли поднять тревогу в городе? Ну, хотя бы предупредить капитана Перуна.

— Не стоит, — ответил я.

— Почему?

— Потому что я не знаю, кому можно верить за пределами этой комнаты.

Виола помолчала, обдумывая мои слова.

— Вы думаете, что капитан заодно с ним? — спросила она.

— Может быть. Он может даже оказаться им.

— Но в таком случае вы наверняка узнали бы, что это он покушался на вас.

— У меня была невыгодная позиция, я лишь слышал голос убийцы.

— Тогда вам надо перебраться сюда, здесь вы будете в безопасности.

— Нет, мой переезд вызовет излишнее любопытство.

— Похоже, часть вашего плана провалилась. Он знает, кто вы.

— Верно, черт возьми. Я подумаю об этом. И все же в городе мне удобнее действовать как Октавию, чем как Фесте.

— Пусть будет так. Но мое предложение остается в силе. Поспите немного. Мы приглядим за ним.

Я поклонился.

— Большое спасибо, сударыня. За все.

Я оставил Зевса во дворце на ночь и одолжил факел, чтобы найти дорогу к «Элефанту». Стражник у ворот узнал меня и пропустил без вопросов. Все было спокойно. Должно быть, уже шло к полуночи, и даже самые упорные кутилы успели успокоиться.

В «Элефанте» не наблюдалось никаких признаков жизни, хотя из задних комнат доносился дружный храп. Перед тем как подняться по лестнице, я вытащил меч. В коридоре никого не было. Я быстро прошел мимо всех дверей до своей комнаты и потом тихо рассмеялся своей тревоге. Комната была пуста.

Но на кровати лежала пара желтых чулок с подвязками накрест.

Собрав все свои пожитки, через некоторое время я вновь постучал в ворота дворца. Вскоре появился сонный и сердитый Малахий.

— Доброе утро, — бодро сказал я. — Передай герцогине, что я передумал.

На рассвете я вошел в комнату Бобо. Увидев меня, он приветливо поднял руку.

— Как тут наш больной? — поинтересовался я.

— Одна ночь у чертей отыграна, — прохрипел он. — Голова раскалывается от боли.

— У меня тоже.

— А что у вас за трудности?

— Новогодний зарок.

— А-а. Я обычно сдаюсь на второй день.

— Аналогично. Погляди-ка на это.

Я бросил ему на одеяло стрелу арбалета. Бобо с интересом рассмотрел ее.

— Где вы раздобыли ее?

— На скалах, где на нас напали.

От удивления Бобо попытался сесть, но мгновенно пожалел об этом и рухнул обратно на подушки, скривившись от боли.

— Если вы будете продолжать так рисковать жизнью, — медленно сказал он, — то я не смогу обеспечить ее длительность.

— Я и не просил тебя об этом. Кроме того, я решил, что наш стрелок предпочтет на время затаиться. Но что ты думаешь по поводу этой стрелы?

— Обычная арбалетная стрела. Что, собственно, я могу о ней думать?

— Ты же был в Толедо.

— Ну да, и поэтому вдруг стал знатоком оружия, — насмешливо проворчал он, но тем не менее взглянул на стрелу повнимательнее. — Ладно, посмотрите вот на это. — Он показал на самый кончик, который был выкован в форме ромба и заканчивался угрожающе тонким острием. — Так называемое шило. Пробивает звенья в кольчуге со ста шагов. Вы еще не обзавелись кольчугой?

— К сожалению, нет.

— Что ж, сын мой, тогда она могла бы пронзить вас насквозь и долететь до Генуи. Но я не имею ни малейшего понятия, где именно ее изготовили. Дело-то не мудреное. Ее могли выковать в любой мастерской от Толедо до Дамаска.

— Спасибо, — сказал я, забирая стрелу.

— Я вот о чем сейчас подумал, — сказал Бобо. — Бывает другой вид стрел, с квадратным наконечником. Ее удар сшибает с лошади облаченного в броню рыцаря, то есть никому мало не покажется. Может быть, именно такой стрельнули в затылок Орсино.

— Череп пробит, а вокруг ни души, — задумчиво произнес я. — А дождавшись, когда уляжется суматоха, можно забрать стрелу. Или заранее привязать к ней веревку, чтобы вернуть ее обратно. Конечно, метко брошенный камень привел бы к тому же результату.

— Или камень, выпущенный из пращи. Но с арбалетом меньше вероятность промаха. Вероятно, это его излюбленное оружие. Оружие труса.

— Он может быть кем угодно, но я сомневаюсь, что он трус.

Бобо странно взглянул на меня.

— Можно подумать, что вы восхищаетесь этим типом, — заметил он.

— Ни в малейшей степени. Но меня впечатляет его изобретательность. Месть ведь своеобразный вид помешательства. Как долго он вынашивал ее? Маскировался, шпионил, втирался в доверие. Великолепно проделанная работа.

— А потом он промахнулся, имея вас в качестве отличной мишени.

— Нет. Он намеренно промахнулся. Для начала ему хотелось поиграть со мной. Он не получил бы должного удовольствия, если бы убил меня, не поиздевавшись.

— Может, и так, — с сомнением сказал Бобо. — И все-таки вчерашнее приключение показалось мне каким-то странным. Я не могу пока понять почему, но обязательно разберусь в этом до конца, когда мои мозги вновь начнут нормально работать.

— Попробуй слегка задействовать их сейчас. Как он выглядел?

Бобо прикрыл глаза.

— Я подкрался к нему сзади. Он был в коричневой монашеской рясе с капюшоном. Я закричал в тот момент, когда он выходил на позицию, с которой легко мог попасть в вас. Он развернулся и ударил меня арбалетом. Я заметил лишь черную бородку клинышком и соединяющиеся с ней усы. Лицо почти не просматривалось — он стоял против солнца, да и капюшон многое скрывал. А потом я увидел небо в алмазах, рухнул на землю и долго пялился на кроны деревьев. Извините, образ весьма расплывчатый.