месте, как есть вкопанная. Еще и окрестила меня странным взглядом, мол совсем тю-тю.

— Какой дороге?

— На автобус конечно! — уже вскрикнула.

Такое бывало крайне редко. Но, знаете ли, не каждый день я на морозе жду двадцать минут! Двадцать! Да, я уже свой нос не чувствовала! Уж если и был человек не пунктуальнее меня среди моих знакомых, то это вне всякого сомнения Улька. С ней мне не сравниться и не потягаться. Она, поди, и на свадьбу свою опоздает… Впрочем… Нет. Эта на свадьбу точно не опоздает!

— Пфф, щас! Я не для того волосы укладывала, чтобы мне какой-то дятел слепошарый в автобусе все изгадил! — фыркнула, скорчив кислую мину. — Сейчас такси подъедет.

Под ложечкой неприятно засосало. Денег-то у меня, как кот наплакал. А еще целая неделя до зарплаты, и две до стипендии.

— Уль, — смущенно протянула, — может, все-таки на автобусе?

Фролова поправила свои шикарные локоны, волнами спадающие на тоненькие плечи, потрепала меня по шапке и обронила:

— Эх, дите. Я плачу, не дрейф.

— Мне не…

— Ой, только не заливай мне про свои удобно-неудобно. Неудобно, Дунька, это когда дети на соседа похожи, как у Петровых, — шкодливо хихикнула, и поведала мне историю о своих соседях сверху.

Уже весь подъезд судачил, что Нинкин отпрыск того, в смысле, не сын-то Алексея Викторовича, нашего местного бизнесмена (Викторович держал несколько ларьков). А вот на соседа похож! Как срисовали! Красивый гад, но лоботряс каких поискать. Работы у Андрюшки стабильной не было, а машину ему подарила его бывшая баба. Альфонс, проще говоря. И пока Алексей Викторович трудится на благосостояние семьи, Андрюшка успел обрюхатить его женушку. Вертихвостка! Кричали все бабки подъезды, а вместе с ними и Фролова.

Уже в такси, когда сплетня изжила себя, Улька поведала мне причину ее столь окрыленного настроения. С горящими глазами, лыбой до ушей, она заявила:

— Я переезжаю!

Я честно надеялась, что эта дурь из ее головы выветрилась, но очевидно — нет. Она воплотила свою идею в жизнь. Нет, жить одной это наверняка хорошо, в каком-то роде даже похвально такое стремление к самостоятельности. Однако! Это же Фролова. Ей Богу, она ж все разнесет! Как пить дать, разнесет и кирпичика не оставит. Ей тусы нужны, а не самостоятельность.

— Не хочешь со мной? — подтолкнула в плечо, пошевелив бровями.

Наверняка уже проигрывала в своей головушке сценарии своих движух. Ох и нарвется… Ох и отхватит когда-нибудь. Кто этот ненормальный, что добровольно сдал ей квартиру?

— Нет уж!

— Предательницы! — показала язык. — Сонька тоже нос воротит. Я б вам такое веселье закатила…

Вот, поэтому и не хотели… Есть тонкая грань между весельем и дебоширством, Фролова эту грань не знала.

Мы пришли за десять минут до начала матча. Толпа народу собралась около касс. С сомнением я покосилась на толпу. Ульяна тоже мрачно зыркнула. Стоять в очереди ей хотелось примерно так же, как и мне.

— Эх, Лебедев-Лебедев, где ж ты, когда нужен? — запричитала она, вытягивая шею в поисках знакомого. — Обычно приклеится, как банный лист к сраке, а тут как сквозь землю провалился.

— Так, ты его туда и посылала, — напомнила подруге, как она была остра на язык в их последнюю встречу.

Махнув рукой, она воинственно расправил плечи и твердыми шагами потопала к кассам.

Ой, что щас будет…

Толпа возмущенно воскликнула, когда наглая пигалица порывалась прошмыгнуть без очереди.

— Куда? — рявкнул неприятный тип с пивом в руке. — В очередь, дамочка!

— Какая я тебе дамочка, конь педальный? — в тон ему выплюнула Улька.

— Ишь, какая шустрая! Мы тута час стоим, а она прет. Что за молодежь? Никакого уважения к старшим! А я ж мать! — женщина преклонных лет с ребенком, что стояла перед мужчиной тоже была возмущена.

— Послушайте, матушка…

— Какая я тебе матушка? Малолетняя шалава!

Из уст немолодой женщины посыпалась такая брань, которая была не под стать образцовой матери. Ну может я чего-то не понимала…

— Что, Фролова опять шуму навела? — обыденным тоном поинтересовался Белов за моей спиной. Его голос я узнала бы повсюду.

— Ага, как всегда, — ляпнула, наблюдая за перебранками.

Замерла, хлопнула два раза глазами и резво обернулась, едва ли не клюнув носом в снег. Благо, Белов придержал за локоть.

— Тише-тише, сейчас шею свернешь, — со смешком произнес. — Я на пару минут, отдать билеты.

Он залез в карман, достал оттуда два билета и протянул мне. Я так и осталась оторопело на него взирать. Раздраженно фыркнув, Герман взял мою ладошку и вложил туда билеты, заставив сжать пальцы. Развязно подмигнул, осмотрел меня с головы до пят, натянул шапку на лоб и, уходя, кинул:

— Жду тебя!

Фролова все так же яро стояла на своем, уже собачась не только с женщиной и мужчиной, а целым отрядом недовольных ожидающих. Собравшись духом, пошла в самый эпицентр бури.

— Уль, идем, — потянула подругу за руку, но та вывернулась.

Что-то рыкнула, но я настояла на своем и все же потянула этого цербера в женском обличии, попутно извиняясь.

— Прошу прощения! Не обращайте внимания! — развала людям успокаивающие улыбки. — Мне Белов дал билет, идем отсюда, — на тон тише прошипела уже Фроловой.

— И ты не сказала?

— Он только что подошел. Идем уже, а то еще накостыляют.

На мои слова Улька задорно рассмеялась. Не так часто от меня можно услышать такие словечки. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.

К тому моменту, как мы добрались до трибун Фролова обозвала охранника «макакой облезлой», наорала на щупленького парнишку, мол, пень встал посреди дороги и ей, Улечке, бедной, не проехать не пройти. К слову, юноша вообще в сторонке стоял. Едва не опрокинула колу, споткнувшись на ступеньках и под ее отборный мат, мы все же дошли до наших мест. И чего такая нервная, спрашивается? Как пороховая бочка, не дай бог рванет…

— Уль, ты чего? — все же поинтересовалась.

— Чего-чего, — прошипела, — секса нету! Бесит! — прошипела змеей. — Синица уже во снах меня изводит.