Так вот, я о близнецах. Серёжка ничем особенным не выделятся, а Димка умеет играть на гитаре. Он накняет голову, так что не видно лица и тихо-тихо поёт «Холодный ветер бродит у окна, поднимет вверх листву и снова бросит, проходит мимо окон почтальон, но писем от любимой не приносит…» Я усиленно напрягаю слух, чтобы проникнуться песней. И проникаюсь. Снова какая-то неверная не дождалась солдата из армии. Димке самому скоро в армию, и, видимо, он переживает, что девушка его тоже не дождётся. Я бы дождалась, если бы Димка предложил мне быть его девушкой. Только ради песен бы дождалась. Я по-прежнему, наверное, всё ещё люблю Чернова, но, когда Димка склоняется над гитарой, я теряю голову. «Дрожит рука, сжимая автомат, холодной пеленой глаза покрыты, никто не знает, как грустит солдат, обманутый девчонкой и забытый». Я пытаюсь представить поцелуй с Димкой. Не противно. Может быть, я влюбилась? Представляю, как целуюсь с Виталиком, с Димкиным братом-Серёжкой. Боже мой, меня тянет к пацанам… ко всем. Надо что-то делать, иначе уподоблюсь тем самым красавицам, кидающимся на всех подряд.

Димка учит меня играть «В траве сидел кузнечик», зажимая аккорды моими пальцами, я наслаждаюсь его прикосновениями. Серёжка рассказывает Нинке о вчерашней попойке в клубе. Виталик задумчиво курит, наверное, страдает по Нельке. Маринка-Сонюшка сворачивает лист лопуха в трубочку. Бабкина Улина Маринка чертит на песке палочки в четыре ряда и зачёркивает по три – гадает. Отличник Рустам стоит над душой и ревностно следит за каждым моим движением, негодуя на мою непонятливость.

– «Аэм» жми, – плюётся он, – ну, блин, неужели трудно запомнить.

Я не хочу ничего запоминать, главное, что Димка, полуобнявший меня за плечи, дышит в макушку и тёплыми ладонями направляет мои пальцы. А может, я нравлюсь Рустаму? Чего он так разнервничался? Но целоваться с Рустамом мне не хочется, и его чувства, если они вообще есть, никаких эмоций не вызывают. Как интересно! Видимо, Рустам – не мой тип. А Димка, Виталик и Серёжка – мой. Почему меня так тянет к парням? Что со мной? Я ведь люблю Чернова. Я окончательно запуталась. Не знаю, что со мной происходит. Настроение меняется ежеминутно. Если час назад, я мечтала о том, чтобы детство не заканчивалось никогда, то сейчас я готова в пух и прах разругаться с дедушкой, только бы выйти сегодня вечером на улицу и почувствовать тепло Димкиных рук в романтичной атмосфере летней тёмной ночи…

Вверху, возле спецхоза расположилось огромное здание кормоцеха. Год назад кормоцех функционировал, там что-то перерабатывали и изготавливали. Сейчас огромный шиферный сарай с бочками, лестницами и люками никому не нужен. В нём поселились голуби. Наши пацаны с воздушками – самодельными ружьями из велосипедных насосов, ходят в кормоцех – охотится на бедных птичек. Мы с Нинкой и Королёвой сидим на трубах возле здания, слушая устрашающие хлопки.

– Давайте зайдём, посмотрим, – предлагаю я.

Мне давно хочется пролезть в щель между шиферинами, и посмотреть изнутри на этот огромный сарай-завод.

– Да ну, на фиг, – устало отзывается Королёва.

– Нет, ты что? Я боюсь, – Нинка привычно округляет глаза.

Я люблю Нинку за откровенность, она никогда, как Королёва, не станет изображать безразличие, за которым на, самом деле, скрывается робость.

В кормоцех заходить страшно. Мало того, что можно получить под глаз пластилиновым шариком из воздушки (Швецова уже ходила в школу с фингалом – Виталик неверно прицелился), так ещё атмосфера заброшенного завода, с отзывающимся эхом криком голубей, навевает мысли о привидениях и призраках.

Там внутри сейчас Рустам с Димкиным Серёгой палят, как дети. Мальчишки вообще странные, вроде взрослые уже, по дискотекам ходят, а детские забавы никак оставить не могут. Что там говорить, даже Виталиков отец – бородатый дядька, как-то полдня бегал по кормоцеху с самодельным ружьём.

– А давайте над пацанами приколемся, – предлагает Королёва.

«Приколемся» – это словечко из её лексикона.

– Как? – я отзываюсь неохотно. Маринкины приколы мне не нравятся. Сейчас она предложит признаться кому-то из мальчишек в любви, пригласить на свидание, или что-нибудь в этом роде.

– Они подойдут, а мы молчать будем, и ни на что не реагировать.

Молчать, это, пожалуйста, я и так в обществе парней чаще молчу. Нинка тоже поддерживает идею. Я чувствую, что сестра с большим удовольствием поиграла бы сейчас в пупсики, а ради меня она сидит здесь, возле страшного здания, на ржавых трубах.

Рустам с Серёжкой выходят минут через пятнадцать на балкончик, соединяющий здание с двумя огромными серыми бочками, в которых раньше, видимо, хранилось зерно.

– Ну что вы, женщины? – кричит Серёжка и прыгает к нам на трубы.

Мы все молчим, с отсутствующим видом.

– А они глухие, – не смешно шутит Рустам.

– Эй, девушки, – Серёга трясёт нас с Королёвой за плечи, Нинка прячется за круглую железку.

– Ну, пусть молчат, – сдаётся Рустам, – мы домой пойдём.

– Никуда мы не пойдём, – улыбается его товарищ, – сейчас они заговорят, как миленькие.

Серёжка хватает сидящую Королёву за плечи и наклоняет назад. Маринке угрожает опасность упасть на асфальт, ударившись спиной, но она, молча, поддаётся Серёгиным рукам. Эти самые руки ползут под Маринкину футболку. Подруга пищит и вырывается, но не произносит ни слова. Я кошусь на свою Ниночку, которая чуть ли не с низкого старта готова сейчас рвануть домой, в наш сад за забором, на самое высокое дерево. Видимо, она такого ещё не видела. Я вздыхаю, мне приходилось наблюдать, что Витёк Чуев зажимает своих одноклассниц подобным образом.

– Батя, давай этих, – командует Серёжка, указывая на нас.

Нинка смотрит на меня умоляюще, но я знаю, что ботаник-Рустам никогда не позволит себе такого. Он неловко хватает меня за шею и, оглядываясь на Серёгу, наклоняет куда-то вбок. Я луплю бывшего соседа по парте коленями в живот, и локтями в грудь.

– Блин, ты, дура, – кричит Рустам, – Серёга она бешенная.

Я чувствую, что сопротивляться стало труднее, Серёжка оставляет Королёву и цепко впивается мне в плечо рукой, своё колено он ставит на мои ноги. Я понимаю, что не могу пошевелиться. Моя блузка ползёт куда-то наверх, твёрдая и влажная Серёгина рука на моём животе, я кричу: «Отстань, козёл», пытаюсь подпрыгивать всем телом, и, кажется, даже плююсь. Я вижу, как свирепеет мой мучитель, понимаю, что игра кончена, началась серьёзная борьба. Мне не важно, как я сейчас выгляжу, я не хочу, чтобы меня лапали, я не позволю этого даже ценой собственной жизни.

Я вырываюсь чудом, бью Серёгу под живот ногой и бегу через школьную площадку вслед за Нинкой. Домой, домой, туда, где все думают, что я маленькая, что не знаю ни единого мата, и думаю, что детей находят в капусте. Лучше бы всё это было так. Какая пошлятина кругом. Как всё это мерзко. Никогда не буду целоваться с кем попало, никогда не позволю класть руки себе на грудь. Фу! Как противно всё это. Как стыдно! Дедушка, прости меня!