— Но тем не менее леи нам ничего плохого не сделали, скорее наоборот, даже угостить собирались, — не сдается Анатолий.

— Хассы нам тоже пока ничего плохого не сделали. Откуда ты знаешь, вдруг они, обнаружив нас, организуют в нашу честь пир на весь мир. Так что, Толя, держи палец от спускового крючка подальше и поставь автомат на предохранитель. Стрелять будем всегда и везде только в порядке самозащиты. Понял?

В поселке тем временем разыгрывается настоящая драма. Со стороны ручья хассы гонят толпу леев. С отстающими и беглецами они также не церемонятся. Я замечаю, что в толпе леев нет Вира.

— Андрей, смотри, — тихо говорит Лена.

Я оборачиваюсь и смотрю, куда она показывает. Примерно в двух километрах в поле стоят шесть каких-то темных сооружений. Опустив светофильтр с биноклем, я различаю, что это какие-то громоздкие транспортные средства.

Очень напоминают БТР-152, но только значительно крупнее и выше. И еще одна деталь. Над машинами постоянно клубятся довольно густые дымы. Понятно, почему леи не побежали в эту сторону. А впрочем, как я успел заметить, они жители лесные, и в поле им укрыться гораздо труднее.

А хассы разделяют леев на четыре неравные группы. В одну они отводят полтора десятка зрелых мужчин и привязывают их попарно к деревьям. В другую они отбирают стариков, старух, часть детей и молодых женщин. Их загоняют в самую большую землянку. Третью группу формируют исключительно из молодых девушек и детей постарше. Их попарно связывают за руки, и шесть хассов уводят эту группу к своим машинам. Оставшихся леев хассы ударами палашей и прикладов заставляют разобрать один из срубов и завалить бревнами землянку, куда они перед этим загнали стариков, женщин и детей. По завершении этой работы хассы разжигают громадный костер на скате землянки. После этого они выстраиваются напротив привязанных к деревьям леев и дают по ним залп из ружей.

Не обращая внимания на оставшихся в живых леев, хассы перезаряжают оружие и уходят в сторону своих машин. На их лицах видно удовлетворение хорошо и добросовестно исполненным долгом. Они оживленно переговариваются. Речь их похожа на речь леев, только смысл отдельных слов не доходит.

Едва хассы скрываются в лесу, как леи бросаются к горящей землянке и пытаются спасти гибнущих собратьев. Но сухие бревна, жерди и ветви уже хорошо разгорелись. Похватав кувшины и котлы, леи бросаются к ручью за водой. Но все их попытки бесполезны. Ясно, что те, кого загнали в землянку, обречены. Недаром хассы ушли отсюда так спокойно, не выставив у горящей землянки охраны. Накат землянки прогорает, и масса горящего дерева обрушивается вниз на, скорее всего, уже мертвых людей. Все кончено.

Мы встаем и наблюдаем за хассами. Они загоняют захваченных леев в машины и усаживаются сами. Машины, интенсивно задымив, вытягиваются в колонну и медленно, не спеша, куда-то направляются. Мы спускаемся в поселок. При нашем появлении никто не выказывает ни малейшего удивления, не проявляет никаких эмоций. Все заняты делом. Они отвязывают от деревьев тела расстрелянных, собирают убитых и укладывают их в два ряда. В один ряд — мужчин, в другой — женщин. Мы тоже принимаем участие в общей работе и приносим убитую женщину.

Осмотрев ее рану, я прихожу к выводу, что она убита не разрывной пулей, а чем-то вроде картечи. Причем очень грубой картечи. Не круглой, а словно сделанной из обрубков прутка. Мы укладываем тело в женский ряд. Про себя я с некоторым удивлением отмечаю, что на лицах у леев не видно ни скорби по погибшим, ни ненависти к убийцам. Словно все происшедшее для них в порядке вещей, и они давно к этому привыкли и считают это делом обыденным.

Со стороны ручья появляется еще одна группа леев. Они тоже несут убитых. С ними идет и Вир. У него на руках тело молодой женщины, что была с ним в землянке, в которую он нас привел. Судя по всему, это была его жена. Но, как и у всех других леев, на его лице нет ни скорби, ни гнева. Поначалу это меня удивляет, но потом я вспоминаю бесстрастные лица североамериканских индейцев и фразу из анекдота: «Каждый рвет волосы там, где ему удобнее».

Уложив всех убитых в два ряда, леи посыпают их каким-то синим песком. Потом они усаживаются в круг и молча сидят полчаса. Мы не нарушаем церемонии и почтительно сидим в сторонке. Леи встают и идут в лес. Оттуда долго доносится стук топоров и треск дерева. Возвратившись, леи по двое берут тела погибших и уносят их в лес. Там, на большой поляне, сооружен погребальный костер. Хотя леи не обращают на нас внимания, я решаю не присутствовать на церемонии. Время знает, не воспримут ли они это как кощунство. Мы уходим на берег ручья и подкрепляемся там десантным пайком. Впервые за этот долгий день. Обмен мнениями идет вяло. Видели мы немало, вопросов много. А вот информация почти нулевая. Кто такие эти хассы? Почему они так безжалостно, безнаказанно и методично истребляют леев? Почему леи не оказывают никакого сопротивления? И почему они так спокойно воспринимают гибель сородичей и разорение своего поселка? И что нам предпринять дальше? Попытаться расспросить обо всем леев? Или попробовать добраться до хассов? Я с любопытством поглядываю на ребят. Мне интересно, как они выдержали первое испытание такой натуралистической реальностью? Наташа выглядит несколько подавленной. Я ее понимаю, меня это зрелище тоже не оставило равнодушным. Если бы не мой опыт, я бы не только не стал сдерживать Анатолия, но и сам положил бы всех этих хассов из пулемета. Анатолий тоже нервничает, но старается скрыть это. Ему и стыдно за свою несдержанность, и в то же время он не до конца со мной согласен. Но спора не затевает. И то хорошо. Нам сейчас не до этических норм. Нам нужно просто во всем разобраться. Но как это сделать?

За этими размышлениями нас застает Вир. Он неслышно подходит и присаживается рядом. Мы замечаем его только минут через пять.

— Все закончилось? — спрашиваю я его. Вир кивает.

— Что дальше будете делать?

— Они будут жить, охотиться.

— Они. А ты?

— А я пойду с вами.

— Почему?

— Мне здесь нечего делать. Не хочу здесь оставаться. Тилю убили, мать и сын сгорели, дочку угнали хассы. Что мне здесь делать?

— А ты знаешь, куда мы пойдем?

— Не знаю. Не все ли равно.

— А если мы сейчас пойдем к хассам?

— Пойду с вами.

— Не боишься?

— Нет. Что они мне сделают?

Мы переглядываемся. Ситуация, непонятная пять минут назад, становится еще более непонятной. Только что хассы перебили половину поселка, уничтожили его семью, и вдруг он заявляет, что они ему ничего не сделают! Я осторожно спрашиваю:

— А ты знаешь, где живут хассы?

— Знаю. В городе.

— Далеко?

— Не очень. Полсотни кахов.

Я прикидываю. Развалины отсюда были в шести кахах. За день доберемся.

— Ты бывал в этом городе?

— Нет. Но дорогу знаю.