Еще несколько казарм, кабак, и еще один бордель. Мы уже сделали почти полный круг по пандусу и поднялись на второй ярус, когда одно из отверстий открывается в слабо освещенный тоннель. Тоннель длинный, из него тянет поток воздуха, в котором ощущается какой-то непонятный запах. Пройдя по тоннелю десяток метров, мы слышим невнятный шум: постукивание, шипение, треск. Вскоре тоннель приводит нас на галерею над обширным помещением. В десяти метрах под нами расположен целый цех по производству обуви. Тридцать леев шьют из золотистой кожи сапоги. Производство, вопреки ожиданию, не ручное. Внизу работают и швейные машины, и прессы, и раскройные ножницы и еще какие-то агрегаты. Я оборачиваюсь к Виру:

— Эти леи живут здесь?

Он кивает. Мы, насмотревшись на производство, идем дальше. Очередной тоннель выводит нас к такой же цилиндрической пещере, в какую мы вошли вначале, только поменьше. Мы вновь движемся по спиральному пандусу. Теперь отверстия, расположенные вдоль него, ведут в жилища леев. Они значительно меньше и обставлены покомфортнее. Видно, что здесь живут семьями. Во многих жилищах спят дети. Время уже позднее. Попадается нам несколько общих столовых и два кабака. Зато борделей здесь нет. Леям они, видимо, ни к чему.

Мы минуем еще одну производственную зону. Мы-то с Леной в свое время прошли Лабиринт и можем вынести и не такое. Но на Анатолия и Наташу атмосфера кожевенного производства действует, мягко говоря, удручающе. Мы стараемся поскорее миновать галерею, под которой вымачиваются, парятся и красятся кожи, приобретая красный, желтый и золотистый цвета. Вир, как всегда, спокоен и равнодушен.

После еще одной жилой зоны леев мы вновь попадаем к хассам. Везде примерно одно и то же. Но время уже позднее, пора подумать об отдыхе и ночлеге. Короткий тоннель из зоны хассов приводит нас к леям. Там мы выбираем небольшую, но чистую харчевню, и я вступаю в переговоры с хозяином — худым, как палка, но жилистым леем с седыми волосами чуть ли не до пояса. Он долго не может понять, что нам требуется, кроме ужина, почему мы не хотим идти ночевать к себе домой. Только когда я третий раз терпеливо объясняю ему, что мы приехали из другого города, и нам негде переночевать, его лицо проясняется. Он ведет меня к отверстию за очагом. Там небольшая пещерка. Вдоль стены устроено несколько лежанок, покрытых шкурами. Я удовлетворен. Мы, все пятеро, здесь вполне поместимся. Правда, в пещере душновато и дымно, но лучшего сейчас все равно не найти.

Однако за ужин и ночлег надо платить, а местных денег у нас нет. Мысленно благодарю Лену за предусмотрительность, достаю золотую цепочку, отделяю два кольца, протягиваю лею и спрашиваю:

— Этого хватит? За ужин и за ночлег.

— Даже слишком много, чистый!

Глаза лея загораются. Видимо, золото здесь, как и везде, имеет немалую ценность и редко кому попадает в руки. Тем лучше. Есть возможность обменять золото на местную валюту. Неизвестно, сколько нам еще предстоит провести здесь времени. Ну, а «чистый», это, по-видимому, я. Лей уже не раз обращался ко мне таким образом.

— Тогда дашь мне сдачи, сколько посчитаешь нужным.

Я возвращаюсь к столу, где сидит наша компания. Через несколько минут хозяин приносит ужин и сдачу. Это — двадцать довольно крупных серебряных монет квадратной формы. Ужин состоит из кувшина пива, жареного на вертеле мяса и вареных бобов в соусе. Но, к нашему удивлению, хозяин принес только две порции.

— Хозяин! Я заказывал ужин на пятерых.

Лей вздрагивает и как-то странно смотрит на меня, словно Гамлет на дух своего отца.

— Прошу прощения, чистый. Я уже стар и плохо стал слышать. Вы сказали… — Он будто не решается договорить до конца.

— Да, я сказал, что заказывал ужин на пятерых.

— Я и приготовил на пятерых. Но верно ли я понял, чистый? Они будут есть и пить вместе с вами?

— Конечно, Время побери!

— Но, чистый! Это же…

Он опять не может решиться договорить до конца. Теперь он напоминает мне пожилую девственницу, неожиданно увидевшую в натуре половой акт. Видимо, мое поведение сильно идет вразрез с местными обычаями. Но отступать уже нельзя, можно наделать еще больших ошибок.

— Не дури! Делай, как я сказал. Неси ужин! Хозяин молча приносит еще два кувшина пива и три порции мяса с бобами. Он ставит все это на дальний конец стола, отходит к стойке и смотрит на нас оттуда скорбным взглядом. Мы с Анатолием, так же молча, перетаскиваем миски и кувшины с кружками к себе, и все набрасываются на еду. Выражение лица хозяина принимает еще более скорбное выражение. Похоже, что он впервые в жизни видит такое непристойное зрелище.

Но нам не до него. Мы обсуждаем увиденное и услышанное, обобщаем и пытаемся сделать выводы. Причем выводы делаем только я и Лена. У нас возникает спор. Лена склонна видеть здесь вмешательство ЧВП. Я возражаю, аргументируя тем, что информации для такого вывода пока недостаточно. Хотя, соглашаюсь я, массовое генетическое воздействие как раз в их стиле. Но мы еще не видели тех, кто воспользовался плодами этого воздействия.

— И вряд ли увидим, если это ЧВП, — говорит Лена.

— ЧВП мы, конечно, не увидим, — соглашаюсь я, — но здесь должны быть другие. Чистые, как их здесь называют. Или люди, как говорит Вир. Надо посмотреть, как они живут, чем занимаются, поговорить с ними. Пока что информация у нас односторонняя. В таких обстоятельствах я не стал бы спешить с выводами.

— Я уже примерно предполагаю, что ты скажешь, когда пообщаешься с местными людьми. И, если хочешь, я могу обрисовать тебе…

Лену прерывает громкий смех. На входе стоят два хасса. Один из них показывает на нас и громко говорит другому:

— Нет! Я недаром шел за ними так долго! Клянусь Кукулем, на это стоит посмотреть! Чистые сидят за одним столом и делят ужин с вонючим леем и двумя самками! Я видел много чего, но такое вижу впервые. Пива нам! — Он бросает хозяину мелкую монету. — Раз так, то за этим столом и нам место найдется.

Взяв по кружке пива, хассы бесцеремонно усаживаются за наш стол и начинают нагло разглядывать Лену с Наташей. Хозяин стоит бледный как мел и не знает, что сказать. Судя по всему, я грубо нарушил местные обычаи и правила приличия. Мне сейчас остается только сохранить хорошую мину при плохой игре. А хассы, скаля зубы и переговариваясь на каком-то жаргоне, недвусмысленно пялятся на наших женщин. Они явно перепили, и избыток хмельного придает им смелости, почти наглости. Я негромко, но твердо говорю:

— Встали и убрались! Быстро!

Хассы замолкают и переводят взгляд на меня. Пива они выпили достаточно для того, чтобы хамить владыкам, но недостаточно для того, чтобы проявить явное неповиновение. Хотя их так и подмывает сделать это. Пока они мучительно соображают, как им себя повести, я говорю дальше, глядя поверх их голов:

— Я волен усадить за свой стол любого, кого захочу. Но только того, кого сам захочу. Вас я не хочу!

Хассы покорно встают и убираются за стол поближе к выходу. Привычка беспрекословно подчиняться повелителям берет верх над опьянением. Но хмель очень быстро вновь овладевает ими. Они, сначала вполголоса, а потом все громче и громче, начинают обсуждать достоинства и недостатки Лены и Наташи. Причем делают это, не выбирая выражений. Лена не выдерживает: