Полковник Джеймс Бонд прислал к Михаилу Липскому людей пять лет назад.

Они приперлись в полвосьмого утра – в такой час Липский последний раз вставал в день защиты дипломной работы. С тех пор день у него был ненормированный. Они, сволочи, знали из результатов оперативных разработок, что утром он никуда не годен! А сами были свежие и плотные, с университетскими значками; небось ложатся в десять вечера и усыпают без книги.

Они ровненько вошли в его кабинет, где он и ночевал – за редкими сексуальными исключениями. Один – Есенин такой моднячий, с допустимо удлиненными волосами, в мохнатом пиджачке под твид из народной Польши – нагнулся над его, Липского, раскаленными глазами, вытащил из нагрудного карманчика удостоверение – а Липский-то без очков ничего не видел! Но по запаху определил их, гебистов, бесплотную вымытость: не пахло , даже утренней зубной пастой, даже комбинацией здорового стула и молочного завтрака – чистота, кто понимает! И это подлое протягивание удостоверения незрячему (знают!), без стекол человеку – как только потянулся за очками, удостоверение спряталось, – Липского разозлить не могло, ибо ничем не пахло. Протягивающий завис над кроватью, не давая приподняться, а второй, склонив голову на плечико, переступал вдоль книжных полок.

– Вставайте быстренько, Михаил Борисович, – сказал удостоверивший личность. – Мы из Комитета государственной безопасности. Хотим с вами побеседовать.

Ежели бы он сказал что-нибудь грозное, знакомое по ненапечатанным запискам жертв произвола, какое-нибудь «попался, который кусался», или насчет веревочки, которой конец приходит! А он сказал свою банальную кагебистскую пошлость. О подобных рассказывали Михаилу знакомые, с присовокуплением своего блестящего, иронического, оскорбительно-смелого ответа. Ну, например: «Если вам угодно побеседовать, то я предпочитаю беседовать у себя дома! Если же речь идет о задержании или аресте (забыл, какая разница…), будьте любезны предъявить ордер».

Ага, а потом – придраться к ордеру: не подписан, не указана причина задержания или ареста (какая разница?!), пойду только в случае вынесения меня на руках, применяйте насилие, коли есть у вас на это право…

– Я не могу идти, не позавтракав…

– А вы думаете, мы позавтракали? С половины седьмого на работе. Ну, мы вас угостим – в наших краях: там у Петра Андреевича полный термос кофе, а у меня – бутерброды в портфеле… Петр Андреевич, у тебя кофе на всех хватит?

Петр Андреевич – книголюб, интеллигент гебешный! – кивнул:

– Там литр взял, не меньше.

– Ну, быстренько, по-солдатски, вы в армии были? Там на сборы дают от одной до двух с половиной минут; попадете – придется трудно, будете вечно взыскания получать, а в вашем возрасте и положении будет вам неудобно перед молодыми бойцами… Идите, идите умойтесь, мы подождем.

Какая армия?! Гниды, твари, какая армия!!! Я никуда не пойду, они не имеют права, там все спят вместе – в одной большой комнате, срут вместе по команде, мне говорили, ах, так вот что они решили со мной сделать, и за что? За разговоры…

– Видите, когда хотите – можете быстрее нашего. Наденьте пиджак. Может быть, придется вечером домой возвращаться, будет прохладно.

– Я должен что-то сказать жене.

– Скажите. Что-нибудь сочините: на работу срочно вызывают.

– Ай, да что вы выдумываете! У меня так не бывает.

– Что значит – не бывает? Вам жена не доверяет? Так по утрам на любовные свидания не ходят, да и мы на девушек не похожи. Пришли знакомые – иду гулять! Не надо ее волновать.

Петр Андреевич вытащил с полки последний полученный том «Библиотеки всемирной литературы», полистал.

– Это только что вышло? А я еще не выкупил… Надо зайти в подписные. Вы все тома получаете? Нет, у вас же и в других изданиях… А я все: только недавно начал библиотеку собирать.

Удостоверитель юмористически кивнул в его сторону:

– Надо идти, а то Петр Андреевич нас с вами замучает! Пока все книги не пересмотрит – не уйдет. Я очень люблю читать и читаю довольно много, но вот этой страсти книжной – нет! А он ползарплаты выкидывает…

Сказал жене – смрадной и бледной, – что идет гулять. К ней утром, пока она не надушится, совершенно подойти невозможно.

Сели в машину. Своей у Михаила тогда еще не было, но он-то отлично знал рвотную смесь носков и бензина! В этой, серой и матовой, не пахло ничем. Ничем. В машине, оказывается, дожидался шофер.

Сели на заднее сиденье, стандартно. Михаила – в середину. Сейчас. Сейчас он воспримет их спортивно-палаческий дух! Нет. Михаил уставился на в меру сверкающий полуботинок Петра-библиофила, на его японский узорный носок; заранее поганясь, потянул ноздрями. Ничего. Есенин тоже не чувствовался. Как это у них получалось?

Они сидели впритык на заднем сиденье. При движении должна была начаться мерзостная стыковка ляжками – с мужчинами для Михаила непереносимая. Но Библиофил и Крестьянский Поэт сверхъестественно сохраняли микронное расстояние, учитывая повороты, торможения, развилки.

А это как получается?

Ехать было – семь минут, не более того. У ворот – не главных, а каких-то боковых – Есенин и охранник махнулись не глядя бумажками: белую на белую. В пути сквозь вестибюль, до лифта, в самом лифте, в коридоре – ничем не пахло. У конечных дверей Петр Андреевич, шепнув нечто на ухо Есенину, смотался – пошел выкупать «Библиотеку всемирной литературы». Есенин пропустил Михаила в комнату, сказал: «Я изиняюсь, минутку, доложусь… А вы располагайтесь».

Кабинет?

Отражало стекло на письменном столе. Под ним – открытки: виды городов, с Первым мая, с Восьмым марта, фотография плачущего годовалого толстячка. Обои: желтые цветочки и золотые листики – туманные. На стене, против окна, – портрет Сергея Мироновича Кирова. «Ах, огурчики да помидорчики, – завыло в Михаиле: он даже притопнул, заездил плечами, – Сталин Кирова пришил в коридорчике!!!» Едва удержавшись, остановив песенку, продолжал осмотр. Киров был нестандартный: вместо коричневого с тусклым маслом реалистического товарища висел акварельный с подмывкой и подтушевкой, обвод – штриховой. Экспрессионистический, почти условный… Ах, огурчики!!! В коридорчике!!! Нет, что я смотрю, идиот, это же психологическая атака, оставить одного, они наблюдают каким-то образом, надо не дать им понять, вернее – дать им понять…

Но пришел Есенин.

– Сказал начальству, что мы с вами поладили отлично, спокойно приехали, поговорили о литературе. Сейчас, говорю, будем кофе пить. Так он нам дал домашнего печенья. У него жена готовит – сказка. Я был у него на дне рождения – не мог оторваться от стола. Ничего покупного, все свое, и какое! Сейчас сопрем у Петра Андреевича его знаменитый кофе – я знаю, где термос, – и все выпьем сами. А что, пусть не опаздывает!

– Я бы хотел, – сказал Михаил, – перейти к делу, по которому меня и привели. Я, как вы понимаете, не чувствую особого аппетита…