Я остолбенело моргаю.

– Отрой ее.

Я срываю обертку.

– О Боже, – выдыхаю я. – «Малломар». Лучшее печенье всех времен! – цитирую я фразу из любимого фильма. – Мы что, собираемся смотреть «Как Гарри встретил Салли»?

– Ну конечно. Мы отметим наш собственный Новый год вместе – и будь что будет.

– О, Гарри! – восклицаю я, всплеснув руками. И целую его. – Это лучшее, что кто-либо когда-либо делал для меня!

– Запомни эту мысль. – Гарри встает и выходит из зала, а я думаю о том, как мне повезло с ним и как все это безумно. Через минуту он возвращается и снова усаживается на свое место.

– Итак, пожалуйста, выключи телефон. Фильм вот-вот начнется.

– Мой телефон и так молчит весь день.

– Хорошо. Не хочу, чтобы тебя что-то отвлекало.

Свет гаснет, и Гарри берет меня за руку. Я передаю ему коробку печенья.

– Хочешь одно? – шепчет он.

– Не сейчас.

Начинается фильм, и я смотрю его с таким интересом, будто никогда не видела прежде. Гарри жует печенье. Я подхватываю все любимые реплики, а один раз пронзительно кричу:

– Ореховый пирог, ореховый пирог!

И он кричит это вместе со мной, хотя раньше всегда надо мной смеялся. Мы подпеваем песням «Сюррей с бахромой наверху»[35] и «Это должен быть ты!». Сегодня Гарри поддерживает меня решительно во всех моих слабостях.

К тому времени, как Билли Кристал мчится на Таймс-сквер, чтобы перехватить Мег Райан до новогоднего бала, я уже плачу, словно боюсь, что он не успеет. Когда он произносит культовую фразу: «Когда понимаешь, что хочешь провести остаток своей жизни с кем-то, ты хочешь, чтобы остаток твоей жизни начался как можно скорее», – я окончательно расклеиваюсь. Гарри обнимает меня за плечи.

– Извини, – говорит он, – я не припомню у тебя такой реакции.

– Это прекрасно, Гарри, – отзываюсь я. – Не переживай.

Когда начинаются титры, я поворачиваюсь, чтобы поблагодарить его.

– Подожди, – произносит он, – это еще не конец.

Я перевожу взгляд на экран и вижу, что титры исчезли, а вместо них появляется его старая фотография, затем и моя, а потом и название: «Когда Гарри встретил свою любимую Салли». На экране слайд-шоу из наших старых фотографий, причем некоторые я даже не видела раньше. Его забота и усилия так трогательны, что я по-настоящему взволнована. Наконец появляются наши снимки, которые он сделал на кровати этим утром, и я еще сильнее волнуюсь и проникаюсь моментом. И радуюсь, что не стала ничего спрашивать – и допрашивать! – когда вернулась из спа-салона. Теперь ясно, что он делал тогда нечто замечательное.

– Ты только что совершил невозможное, – сипло говорю я. – Ты влюбил меня в себя еще сильнее.

– С Новым годом, Салли, – произносит он, и я замечаю в его глазах слезы.

– С Новым годом, Гарри.

Мы возвращаемся в номер, глядя друг на друга, не желая расставаться с романтичностью момента. Наконец мы падаем в постель, и он прижимает меня к себе, говорит, что любит меня и жалеет, что съел так много печенья. И почти на полуслове засыпает. И сегодняшним вечером я прощаю ему все.

Меня будит утренний свет и чувство тошноты, которого я очень надеялась избежать. Гарри лежит на боку, отвернувшись от меня, и, судя по мягко вздымающимся и опускающимся плечам, еще спит. Я тихо выскальзываю из-под одеяла и на цыпочках иду в ванную, затем падаю на колени, склоняю лицо над унитазом и в отчаянии нащупываю полотенце, чтобы накинуть его на голову и хоть немного заглушить звук. Я содрогаюсь, глядя в чашу, и жду, когда все закончится. Потом съеживаюсь от назойливого шума воды. Сколько мне осталось, Господи? Сколько? И что я должна сделать, чтобы Ты позволил мне насладиться последними мгновениями беззаботной радости? Что? Скажи мне, Господь, Вселенная, кто бы там ни был главный, – и я сделаю это…

В дверь ванной раздается стук.

– Ты в порядке?

– Не входи, Гарри, умоляю. Тут у меня зона военных действий.

– Тебе что-нибудь принести?

– Нет-нет. Теперь я в порядке. Сейчас выйду, только дай мне две минуты.

Пошатываясь, я поднимаюсь на ноги, поливаю лицо водой, проверяю, не идет ли кровь из носа – не идет, чищу зубы и полощу рот.

Гарри стоит у двери, когда я выхожу, и его лицо пепельно-серое.

– О, детка, – произносит он. – Мне очень жаль. Возвращайся в постель.

Он поднимает меня на руки, относит на кровать и укрывает одеялом, а сам ложится рядом.

– Я не знал, – говорит он, – ты так хорошо маскируешься.

– Я и не хотела, чтобы ты это видел. Признаться, я стараюсь скрывать от всех плохие моменты. По крайней мере до тех пор, пока могу.

– Ты не должна скрывать их от меня, – Гарри смотрит мне в глаза. – Для этого я и здесь.

– Ты и так сделал для меня прошлой ночью слишком много.

Перед отъездом домой Гарри отвозит меня к морю погулять «вдоль по набе, вдоль по набе». Он паркуется, и мы бредем по набережной под серым небом, завернутые, как люди-бандероли, в шарфы, шляпы и наши огромные парки, вдыхая свежий морской воздух среди криков пикирующих чаек.

Гарри обнимает меня всю дорогу, приговаривая, что я не должна простужаться – он никогда себе этого не простит.

– Я так много упущу, – произношу я.

– Я буду скучать по тебе, – отзывается он. – Уже скучаю.

И на секунду я поддаюсь эмоциям. Внутренний голос шепчет мне на ухо: «Ты напугана, признайся. Ты боишься!»

Но я не хочу, чтобы этот страх меня одолел. Поэтому я зажимаю уши руками.

– Этот ветер такой пронизывающий, – поясняю я.

Поездка домой странно непростая, несмотря на комфортную роскошь автомобиля. Мне вспоминается то ужасное воскресное настроение из детства, когда знаешь, что завтра снова школьный день, и так хочешь, чтобы выходные не кончались.

Хуже того, я знаю, что не увижу Гарри еще целую неделю, потому что он снова будет работать за границей.

– Я бы пригласил тебя остаться у меня, – говорит он, – но мне нужно еще вернуть машину. А потом я встану ужасно рано, чтобы успеть на рейс в Берлин, и мне еще необходимо собрать вещи. Ты не возражаешь?

– Конечно, возражаю, – отвечаю я, но при этом улыбаюсь, чтобы не завершать все на минорной ноте.

Гарри провожает меня до двери, и мы целуемся на пороге. Он долго обнимает меня, и я уже знаю, что буду сильно скучать по нему.