– Ведь не будет вреда, если мы сравним образцы ДНК матери и младенца, верно?

Чарли кивнула. А почему бы тогда не взять образцы у всех младенцев, родившихся в больнице Калвер-Вэлли за последний год, – для подстраховки, типа царя Ирода? Обхохочешься, черт возьми.

Чарли аккуратно прикрыла за собой дверь и быстро прошагала мимо детективов, пока никто не успел с ней заговорить. Саймон поднял глаза, Селлерс с Гиббсом не шелохнулись. Чарли ускорила шаг, направляясь в женский туалет – единственное место, где можно скрыться, если Саймон накинется с расспросами. Самая ненавистная фраза – «Ты как?».

Добежав до ближайшей кабинки, она заперлась и тяжело задышала, чтобы хоть немного отпустило. Потом сжала голову руками и разрыдалась.

30 сентября 2003 г., вторник

Я сижу в малой гостиной, осоловелая от долгого сна и такая же задурманенная, как была вчера после бессонных суток. Напротив меня – незнакомая врачиха. Представилась она доктором Рэйчел Аллен. Не знаю, верить ли ей. С тем же успехом она может быть актрисой, нанятой Вивьен. Совсем молоденькая высокая женщина с грушевидной фигурой. Короткие светлые волосы и пунцово-розовые щеки. Никакой косметики. Гусиная кожа и светлый пух на пышных голых икрах. Поймав мой взгляд, она всякий раз начинает восторженно сиять. Я знаю, что Вивьен подслушивает за дверью: ей не терпится узнать диагноз, каков бы он ни был.

Доктор Аллен наклоняется, берет мою руку и крепко стискивает.

– Ни о чем не беспокойтесь, Элис, – говорит она.

В жизни не слышала более дурацкого замечания. Кто бы не беспокоился на моем месте?

– Не волнуйтесь, скоро вам станет лучше.

Она проникновенно глядит мне в глаза и протягивает листок с вопросами. Возникает ли у меня желание покалечить себя? Часто – иногда – никогда. Не кажется ли мне, что впереди ничего хорошего? Часто – иногда – никогда.

– Что это? – спрашиваю я.

Мне надо поесть. От голода мутит, словно в желудке шарит когтистая лапа, но так ничего и не находит.

– Это наша клиническая анкета на послеродовую депрессию, – объясняет доктор Аллен. – Понимаю вас: бланки, бланки и еще раз бланки! Я полностью с вами согласна. Но заполните эту дурацкую бумаженцию – и мы нормально поговорим.

– А где доктор Дхосаджи? – спрашиваю я. – Я бы лучше побеседовала со своим врачом.

– Ее нет, поэтому пришла я. Почему вы не заполняете анкету? Есть чем писать?

Порывшись в кармане, она выуживает синюю ручку.

Читаю дальше. В этой анкете все слишком упрощено.

– Это ни к чему, – говорю я. – Вопросы не имеют отношения к моей ситуации, и ответы не внесут ясности.

Доктор Аллен глубокомысленно кивает и наклоняется ко мне:

– Вы плакали сегодня утром?

– Да.

В последние дни я только это и делаю. Я рыдала, когда Вивьен заперла меня в детской.

Свернувшись на коврике и обняв Гектора, плюшевого медвежонка Флоренс, я ревела, пока не уснула. А очнувшись через шестнадцать часов, заплакала снова. Личико я не видела с тех самых пор, как уехала на встречу с Саймоном. Мне дико хочется на нее взглянуть, хоть на минутку, даже если не позволят до нее дотронуться.

– Бедняжка! А часто ли вы плачете?

Доброжелательность исходит от доктора Аллен почти зримыми волнами.

– Часто. Почти все время. Просто у меня забрали дочь, и я не знаю, где она, а мне никто не верит.

– Значит, вам никто не верит?

Доктор Аллен сама вот-вот разрыдается.

– Именно.

– А у вас есть ощущение, что люди и обстоятельства словно сговорились против вас?

– Да, так и есть. Девочка пропала, а я не могу ничего доказать ни мужу, ни полиции. Но это факт, а не ощущение.

Я говорю словно холодная бессердечная машина. У меня было сердце, но его вырвали. Его больше нет.

– Конечно! – убежденно восклицает доктор Аллен. – Я твердо верю, что ощущения и есть факты. На самом деле я очень серьезно отношусь к чувствам пациентов. Я хочу вам помочь. Безусловно, вы вправе чувствовать то, что чувствуете. После родов женщины часто страдают от невыносимой загнанности, отчуждения…

– Доктор Аллен, мою дочь похитили.

Доктор теряется.

– А… что говорит полиция?

– Ничего не говорит. И ничего не делает. Сказали, нет оснований. Мне не верят.

От этих слов ей явно полегчало, и я чувствую, что меня вновь предали. Моя докторша с радостью цепляется за авторитетное мнение.

– У вас усталый вид, – говорит она. – Я пропишу вам снотворное.

– Нет, не надо таблеток. Я проспала больше пятнадцати часов. Я заполню анкету, но принимать ничего не буду. Я не больна. А замученный вид – оттого что переспала. Дайте ручку.

Доктор Аллен протягивает ее, и я вдумчиво расставляю галочки, стараясь казаться совершенно здоровой и уравновешенной.

– Как ваше физическое самочувствие? – спрашивает доктор.

– Иногда голова кружится, все плывет перед глазами.

– Вы принимаете ко-кодамол?[22]

– Да. Это из-за него?

– Очень сильное обезболивающее. Вас когда прооперировали?

– Я больше не буду его пить, – обещаю я.

Сейчас нужна ясная голова. Мне не хотелось принимать аллопатические средства, но Вивьен настояла, и я ей поверила.

– Я принимаю еще два гомеопатических средства – гиперикум и гельсемиум.

– Ничего страшного. – Доктор Аллен снисходительно улыбается. – Пользы от них, конечно, не будет, но и вреда никакого.

«Надменная свинья».

Подаю ей заполненную анкету. Меня ожидает сто очков бонуса: скоро я узнаю, чокнулась ли Элис Фэнкорт.

– Спасибо! – говорит врачиха восторженно, будто ей вручили королевские регалии, и с превеликим усердием, тяжело дыша, читает мои ответы, словно старается найти ключ к неразрешимой загадке. Она чем-то напоминает кобылу.

– А вдруг она больна? – шепчу я. – Я о Личике.

От этой мысли голова идет кругом, сердце заходится от страха и волнения.

– Может, ее потому и поменяли на Флоренс, ведь Флоренс-то здоровенькая.

Я вспоминаю, как у моей малышки брали кровь из пяточки на тест Гатри[23]. Дэвид шутил, что новорожденному, наверное, прокручивают подборку песен Вуди Гатри[24], проверяя, сколько мелодий он узнает. У Флоренс был хороший анализ, с ней все в порядке.