— Выбираться из теплой постели всегда трудновато, — пощадил его лейтенант-коммандер, — тем более — посреди этой замороженной пустыни.

— Лучше скажите, Шербрук, что я чертовски постарел. Не находите?

И тогда адъютант сказал ему слова, которые затем надолго запомнились Брэду:

— Адмиралы не стареют, мой адмирал, — вытянулся он по стойке «смирно», — адмиралы становятся ветеранами Военно-морского флота. А это не одно и то же.

— Действительно, не одно… и то же, — признал доктор Брэд, — А ведь то, что вы только что изрекли, Шербрук, — не просто фраза, это уже философский канон.

— Не буду стеснять вас своим присутствием, мой адмирал. Наберитесь мужества вспомнить, что вы полярник, ибо самолет вот-вот взлетит.

«Адмиралы не стареют, — мысленно повторил Брэд, мужественно извлекая самого себя из-под медвежьих шкур, — адмиралы становятся ветеранами Военно-морского флота». Хоть какое-то да утешение. Особенно если учесть, что этот адмирал — еще и полярник. Так что набирайтесь мужества, мой адмирал!».

Брэд был убежден: о чем бы Шербрук ни говорил, он, как правило, говорит искренне. Даже когда откровенно лжет или несет околесицу. А еще он всячески старается ограждать своего шефа не только от всех, кто способен ранить его, но и шефа — от самого шефа. Впрочем, это, наверное, свойственно всем адъютантам, если только они по настоящему ценят своих командиров и свою службу.

— Передайте второму лейтенанту Максвиллу, — крикнул адмирал вдогонку Шербруку — чтобы он готов был лететь вместе со мной!

— Он давно готов, мой адмирал! — последовал ответ из-за двери. Адъютант никогда не забывал о привычке командующего самые важные поручения давать ему уже тогда, когда он за дверью, а потому никогда не спешил удаляться от его кабинета. — И очень волнуется, как бы вы не забыли его на базе!

Наскоро позавтракав бутербродами и чашкой горячего шоколада, Брэд облачился в меховую полярную куртку — лучшее изобретение из всего, что когда-либо появлялось в запасах флотской службы обмундирования, и вышел на крыльцо домика.

День выдался чудным даже по меркам европейской зимы, если, конечно, забыть, что в Антарктиде сейчас разгар лета. Светило яркое солнце, искрился постепенно увлажняющийся снег, отливали поднебесной синевой застывшие между скалами ледовые ручьи. На какие еще изыски природы может рассчитывать человек, обрекший себя на созерцание этого ледового безмолвия.

Впрочем, безмолвия уже не существовало, его нарушал мерный гул мотора, приближающийся к северной части чаши. Однако самого самолета видно пока еще не было. Зато хорошо видно было, как солдаты вспомогательного, «эскимосского», как его еще называли, подразделения завершали сооружение очередного иглу — снежного ледового дома, внешне напоминающего небольшую юрту.

Подойдя поближе, Брэд с интересом понаблюдал, как «эскимосы» приступают к сооружению куполообразной крыши — самой сложной части этого строения. По опыту адмирал знал, что иглу — идеальное жилье для охотника-полярника ивсякого путника, которого судьба забросила в гибельную арктическую пустыню. Даже в сильные морозы в таком жилье можно спать без верхней одежды, стоило его слегка обжить, как оно сразу же становилось теплым и достаточно комфортным. По арктическим понятиям, естественно.

— Кто-то из вас действительно решится проводить последующие ночи в этом иглу джентльмены? — подошел адмирал к строителям-эскимосам.

— Здесь будем обитать я и двое моих солдат, — отчеканил командовавший этой стройкой капрал. — Это южан наше иглу приводит в дрожь, а мой отец предпочитал проводить ночи в иглу даже тогда, когда у нас появился свой дом неподалеку от Мозес-Пойнта.

— Мозес-Пойнта? Это, очевидно, где-то на Аляске?

— Так точно, сэр, штат Аляска, юго-восточная часть полуострова Сьюард, на берегу бухты Нортон.

— И принадлежите вы, как я понимаю, к гордому племени эскимосов?

— Если быть точным, то я креол — отец эскимос, а мать норвежка, но с годами все выразительнее слышится во мне все же зов эскимосской крови. Кстати, сами мы, эскимосы, предпочитаем называть себя «инуитами».

— Помню. На каком-то из канадско-индейских языков, если не ошибаюсь, «эскимос» означает «сыроед», то есть человек, поедающий сырую рыбу, так что это скорее прозвище, нежели самоназвание.

— Однако официально мы с ним уже давно смирились, сэр, — избавил его от неловких объяснений капрал.

Он хотел сказать еще что-то, но в это время прямо над их головами пронесся, выпуская лыжное шасси, выкрашенный в белоснежный цвет самолет-разведчик. Прервав работу, солдаты, вместе с адмиралом, понаблюдали, как, развернув машину где-то за пределами кратера, пилот мастерски провел ее через перевал-пролом, настолько узкий, что, казалось, она лишь чудом не врезалась крыльями в его скалистый створ.

— Сэр, второй пилот Максвилл к полету готов, — непонятно откуда возник перед адмиралом заместитель коменданта базы. — По вашему приказанию, сэр, — тотчас же напомнил он на всякий случай, подтверждая слова адъютанта о том, что побаивается, как бы командующий эскадрой не забыл его на взлетной полосе.

— Нет пределов совершенства вашей образцовой дисциплинированности, — успокоил его Роберт Брэд, направляясь к воротам форта, у которых на специальной площадке пилот уже разворачивал свою машину так, чтобы быть готовым ко взлету.

Первым из машины вышел командир экипажа — коренастый тридцатипятилетний капитан Элфин. Прежде чем отрапортовать адмиралу о своем прибытии, он как-то загадочно ухмыльнулся и посмотрел на механика, неспешно выпускающего трап из салона «Кобры».

— Пятнадцать минут для отдыха и осмотра машины вам, капитан, хватит?

— Боюсь, что его не хватит вам, сэр, — все еще желтозубо улыбаясь, удивил его первый пилот.

— Объяснитесь, капитан, — нахмурил брови командующий эскадрой, однако тут же обнаружил, что необходимость в каких бы то ни было объяснениях уже отпала: неспешной, пружинистой походкой по трапу спускалась швейцарская журналистка Лилия Фройнштаг.

Элегантные, изготовленные под унты сапожки, утепленные, тем не менее, прекрасно сшитые брюки и цвета хаки армейского образца куртка с накладными карманами и отброшенным капюшоном, над которым чарующе золотилась коротко стриженая головка, несомненно, одной из красивейших женщин Европы.

Однако адмиралу было сейчас не до любования ее женскими красотами. Он даже предположить не мог, что кому-то придет в голову впускать эту журналистку в его личный, разведывательный самолет, отправлявшийся на опасные поиски Внутреннего Мира и «Базы-211». Он мог бы еще добавить: «СС-журнал истку», однако прошлое гауптштурмфюрера СС Лилии Фройнштаг, как и прошлое их отношений, по-прежнему оставалось «тайной на двоих».

— Кто позволил, капитан? — сквозь зубы процедил адмирал, стараясь, чтобы его слова не долетели до слуха Фройнштаг. — Я спрашиваю: кто позволил брать на борт иностранного журналиста, тем более женщину? — наседал он, увлекая пилота подальше «Кобры».