Слушая, как они цитируют воровской закон, словно Священное Писание, Фраерша про себя поражалась тому, насколько короткой оказалась у них память. Ее власть в равной мере основывалась и на нарушении традиционных воровских понятий, и на их строгом соблюдении. Самым ярким противоречием было то, что банду возглавляла женщина: беспрецедентный случай в истории воровского мира. В отличие от авторитетов, державших масть[16], — то есть лидеров воровского сообщества, — Фраершу не вдохновляло желание существовать независимо от государства. Она жаждала отомстить и ему, и тем, кто служил этому государству. И она объяснила это своим людям в тех выражениях, которые они могли понять, заявив, что государство — всего лишь другая, пусть и более крупная организация, с которой она ведет борьбу не на жизнь, а на смерть. Тем не менее в глубине души она прекрасно сознавала, что уголовники по природе своей очень консервативны. Они предпочли бы иметь вожака-мужчину. Они предпочли бы думать только о деньгах, сексе и выпивке. Ее планы отмщения они всего лишь терпели, как терпели и ее пол, — и то лишь потому, что она была умнее их. Она содержала их и защищала, и они во всем зависели от нее. Без нее центр притяжения исчезнет, а банда распадется на несколько слабых и враждующих между собой группировок.

Их странный альянс сложился в Минлаге, северном лагере, расположенном к юго-востоку от Архангельска. Поначалу политическая заключенная, осужденная по 58 статье, носившая в то время имя Анисья, не проявляла интереса к уголовникам. Они существовали в разных социальных сферах, подобно воде и маслу. Для нее весь мир сосредоточился в новорожденном сыне Алексее. Он стал для нее тем, ради чего стоило жить, ребенком, которого следовало любить и защищать. Три месяца она растила и кормила его, полюбив с такой силой и страстью, какие ей самой казались невозможными, а потом ребенка у нее отняли. Однажды среди ночи она проснулась и обнаружила, что он исчез. Медсестра взялась было уверять ее, что он умер во сне. Анисья вцепилась в нее и стала трясти, требуя вернуть ей сына, пока охранник не избил ее до полусмерти. Медсестра же злорадно заявила ей, что женщина, осужденная по 58 статье, не заслуживает того, чтобы воспитывать ребенка.

— Ты никогда не станешь матерью.

Отныне государство заменило Алексею и отца, и мать.

Анисья заболела от тоски. Днями напролет она лежала в постели, отвернувшись к стене, отказывалась принимать пищу, и в горячечном бреду ей чудилось, что она все еще беременна. Она чувствовала, как ребенок толкается ножками у нее в животе, и кричала, и звала на помощь. Медсестры и фельдшеры с нетерпением ожидали, когда же она наконец умрет. Мир ополчился на ее, дав ей причины и возможности для этого. Однако же что-то глубоко внутри нее противилось такому решению. Она стала внимательно рассматривать это нежелание умирать, подобно эксперту-криминалисту, изучающему улики, или археологу, сдувающему пыль веков с древних артефактов. В результате мучительных поисков она поняла, что на свете ее держат не воспоминания о сыне или муже, а Лев, звуки его голоса, прикосновение его руки, его обман и предательство, и, подобно магическому эликсиру, она выпила память о нем одним долгим глотком. Ненависть заставила ее отступить от края и вернуться в мир живых. Ненависть дала ей силы жить дальше.

Вздумай она рассказать кому-нибудь о том, что мечтает отомстить офицеру МГБ, находящемуся за сотни миль от нее, ее подняли бы на смех и сочли помешанной. Но собственная беспомощность стала для нее источником не депрессии, а вдохновения — она решила начать с нуля. Свою месть она построит из ничего. Пока остальные пациенты спали, оглушенные дозами кодеина, она выплевывала таблетки и собирала их. Она оставалась в лазарете, притворяясь больной, тогда как на самом деле набиралась сил и копила дозы лекарства, пилюли, которые прятала на себе в складках больничной робы. Как только у нее образовалось достаточное количество таблеток, она, к несказанному удивлению медсестер, ушла из лазарета и вернулась в лагерь, не имея ничего, кроме ума, решимости и запаса пилюль.

До своего ареста Анисья всегда кому-то принадлежала: одному мужчине как дочь и затем другому как жена. И вот теперь она решила измениться. Все свои слабости она приписывала характеру Анисьи. А каждую свою сильную сторону она тщательно оберегала, создавая из них новую личность — женщину, которой ей только предстояло стать. Прислушиваясь к разговорам воров и запоминая их жаргон, она выбрала себе новое имя. Ее будут называть Фраершей, чужаком. Воры произносили это слово с нескрываемым презрением. Что ж, она проглотит оскорбление, и слабость станет силой.

Она предложила кодеин главарю одной из группировок, попросив взамен разрешения присоединиться к ним. Тот поначалу поднял ее на смех, но потом заявил, что согласится, только если она убьет одного стукача. Он забрал у нее кодеин в качестве предоплаты, не подлежащей возврату, бросив ей вызов, который, как он полагал, окажется ей не по силам. Ведь всего три месяца назад она нянчила своего ребенка. Даже если она совершит покушение на жизнь стукача, ее поймают и отправят в штрафной изолятор или даже казнят. Авторитету и в голову не могло прийти, что ему придется сдержать слово. Три дня спустя стукач закашлялся во время обеда и упал на пол, а изо рта у него хлынула кровь. В его баланду из вареной капусты и картошки кто-то подмешал мелкие обломки бритвенного лезвия. Авторитет, державший масть, не мог отказаться от своего слова — это запрещали воровские понятия. Итак, Фраерша стала первой женщиной — членом банды.

Но она не собиралась вечно занимать подчиненное положение. Она рассчитывала стать главной. Воры дали ей образование, и она воспользовалась им в борьбе за собственную независимость. Они научили ее относиться к собственному телу как к товару, которым можно торговать, или ресурсу, прибегать к которому можно безо всякого стыда и опаски. Она поставила себе цель — соблазнить начальника лагеря. Поскольку для сексуальных утех он мог потребовать привести к нему любую заключенную, Фраерша должна была добиться того, чтобы он влюбился в нее без памяти. Свое отвращение она рассматривала лишь как очередное препятствие, которое следовало преодолеть. Уже через пять месяцев по ее просьбе он перевел всю воровскую группировку в другой лагерь, предоставив Фраерше возможность начать строительство собственной империи.

Поскольку ни один уважающий себя вор не потерпел бы верховенства женщины, Фраерша обратилась к отверженным, к изгоям — заключенным, побиравшимся на помойках, обсасывавшим рыбные хвосты и дравшимся за гнилые овощи. Они были изгнаны за несогласие, предательство или допущенную глупость. Некоторые опустились до уровня чушек[17], покрыв себя таким позором, что другим заключенным запрещалось даже прикасаться к ним. Согласно воровским законам, такое понижение в статусе считалось пожизненным и необратимым. Но, несмотря на это, Фраерша предложила им еще один шанс, тогда как все остальные не снисходили даже до того, чтобы обратиться к ним по имени. Некоторые были уже смертельно больны, умственно или физически. Другие отплатили ей черной неблагодарностью, попытавшись сместить ее, едва набравшись сил и поправив здоровье. Но большинство приняли ее покровительство.