В это же время в Париже французские солдаты в красных штанах, в длинных темно-синих шинелях, с полами, подвернутыми спереди и пристегнутыми уголками на пуговицы, маршировали по улицам и распевали песни.

Однорукий генерал По, очень популярный из-за своего увечья, сопровождал войска верхом на коне. Будучи ветераном войны 1870 года, он приколол к мундиру черно-зеленую ленту. Проезжали кавалерийские полки; кирасиры в блестящих металлом нагрудниках, с длинными черными султанами из конского волоса на шлемах, еще не догадывались, что уже превратились в анахронизм. За ними двигались огромные клети с самолетами, платформы с длинными полевыми пушками, выкрашенными в серый цвет: так называемые «семидесятипятки», soixante-quinzes — гордость французской армии. Весь день поток людей, лошадей, оружия и военных грузов вливался под сводчатые порталы Северного и Восточного вокзалов.

По опустевшим бульварам маршировали отряды добровольцев, они размахивали флагами и плакатами и громкими криками заявляли о своих намерениях: «Люксембург никогда не будет немецким!», «Румыния собирается под знамена матери латинских народов», «Свобода Италии оплачена французской кровью», «Испания — любящая сестра Франции», «Скандинавы Парижа», «Греки, которые любят Францию», «Жизни латиноамериканцев ради матери латиноамериканской культуры». Восторженными кличами и приветствиями встретили транспарант, который гласил: «Эльзасцы идут домой!»

На совместном заседании сената и палаты депутатов Вивиани, бледный как смерть и будто измученный душевными и телесными страданиями, превзошел в пламенном красноречии самого себя, произнеся величайшую, по общему мнению, речь. Это, между прочим, говорили о всех, кто выступал в тот день. В портфеле у Вивиани лежал текст договора Франции с Россией, но на эту тему никто не задавал никаких вопросов. Бурными приветствиями парламент встретил его объявление о том, что Италия, «с ясным предвидением, характерным для латинского интеллекта», заявила о своем нейтралитете. Как ожидалось, третий участник Тройственного союза, когда дело дошло до испытания на прочность, отступил в сторону на том основании, что нападение Австрии на Сербию является актом агрессии, который освобождает Италию от обязательств по договору. Благодаря итальянскому нейтралитету Франция могла высвободить дополнительно 4 дивизии, или 80 тысяч человек, занятых охраной ее южных границ.

После того как Вивиани кончил говорить, была зачитана речь президента Пуанкаре, который был очень занят и не смог лично присутствовать на заседании парламента. Эту речь слушали стоя. Франция, взывал Пуанкаре, выступает в глазах всего мира защитницей Свободы, Справедливости и Разума, удачно перефразировав традиционный французский девиз. Телеграммы со словами искреннего сочувствия поступают во Францию изо всех уголков, как намеренно выразился президент, «цивилизованного» мира. После того как были прочитаны последние строки послания, на трибуну поднялся генерал Жоффр, «поразительно уверенный в себе и совершенно спокойный», и обратился к президенту с прощальным приветствием перед отъездом на фронт.

В Берлине, когда депутаты рейхстага собрались на заседание, чтобы выслушать тронную речь кайзера, лил дождь. Через окна рейхстага, где должна была состояться предварительная встреча с канцлером, доносился бесконечный цокот лошадиных подков. Это кавалерия эскадрон за эскадроном шла по мокрым и блестевшим от дождя улицам. Руководители партий встретились с Бетманом в комнате, украшенной громадной картиной, которая запечатлела знаменательное зрелище: кайзер Вильгельм I победоносно топчет своим конем французский флаг. Император был изображен вместе с Бисмарком и фельдмаршалом Мольтке на поле сражения под Седаном, а немецкий солдат на переднем плане придерживает французский флаг под копытами коня кайзера. Бетман призвал депутатов сплотиться и «быть единодушными» в своих решениях. «Мы будем единодушны, ваше превосходительство», — покорно ответил представитель либералов. Всезнающий Эрцбергер, который был докладчиком комитета по военным делам и близким знакомым канцлера, считался своим человеком на германском Олимпе. Сейчас он носился среди депутатов, заверяя каждого, что сербы будут разбиты «теперь уже наверняка к понедельнику» и что все идет хорошо.

После службы в кафедральном соборе депутаты дружно промаршировали к дворцу. Все двери тщательно охранялись, каждый вход был перекрыт натянутым канатом; народным представителям пришлось четырежды предъявлять пропуска, прежде чем они достигли Weisser Saal, Белого зала. В сопровождении нескольких генералов тихо вошел кайзер и сел на трон. Бетман, одетый в форму гвардейского драгуна, вынул из королевского портфеля текст речи и передал его кайзеру, который, поднявшись (он выглядел маленьким рядом с канцлером), начал читать написанное; на голове его красовалась каска, а вторая рука покоилась на эфесе сабли. Не упоминая Бельгии, кайзер заявил: «Мы вынули меч с чистой совестью и чистыми руками». Война спровоцирована Сербией при поддержке России. После рассуждений о несправедливостях русских депутаты заулюлюкали и закричали: «Позор!» Покончив с подготовленной частью речи, кайзер, повысив голос, провозгласил: «С этого дня я не признаю никаких партий, для меня существуют только немцы!» — и пригласил руководителей партий, если они разделяют его чувства, выйти и обменяться с ним рукопожатием. В течение этой церемонии рейхстаг, охваченный «крайним волнением», сотрясался от приветственных криков и возгласов, выражавших бурную радость.

В три часа депутаты вновь собрались на заседание, чтобы заслушать обращение канцлера и исполнить еще оставшиеся у них обязанности, а именно — одобрить военные кредиты и принять решение о временном прекращении работы рейхстага. Социал-демократы единодушно согласились голосовать вместе с прочими и последние часы своих депутатских обязанностей провели в оживленных консультациях по поводу того, следует ли присоединиться к «Hoch!» в честь кайзера. К общему удовлетворению, они решили возгласить «Hoch!» «кайзеру народу, стране».

Когда Бетман вышел на трибуну, все стали мучительно ждать, что же он скажет о Бельгии. Год тому назад на тайном совещании руководящего комитета рейхстага министр иностранных дел Ягов заявил, что Германия никогда не нарушит нейтралитета Бельгии, а тогдашний военный министр, генерал фон Хееринген, дал обещание, что в случае войны верховное командование будет уважать нейтралитет Бельгии до тех пор, пока он не будет нарушен врагами Германии. 4 августа депутаты еще не знали, что в то утро немецкие армии уже вторглись в Бельгию. Им объявили об ультиматуме, но ничего не сообщили об ответе Бельгии, потому что германское правительство, пытаясь создать впечатление о ее молчаливом согласии, хотело представить сопротивление бельгийской армии как несанкционированное и никогда не опубликовывало ответной ноты короля Альберта.

«Наши войска, — сообщил Бетман напряженно слушавшей аудитории, — оккупировали Люксембург и, возможно, — слово «возможно» не имело смысла, так как германские войска перешли границы восемь часов тому назад, — уже находятся в Бельгии». (Всеобщее смятение.) Да, совершенно верно, Франция дала обязательство уважать ее нейтралитет, но «мы знали, что она была готова вторгнуться в Бельгию», и «мы не могли ждать». Разумеется, как отметил канцлер, это был случай военной необходимости, а «необходимость не знает законов».