В народе их так и назвали — Туманные Земли.

Грета испытывала какое-то мечтательное удовольствие от того, что эти сказочные, малоизученные и таинственные места были рядом, на расстоянии вытянутой руки, и плот, послушный её воле, приблизился к ним, хотя она так и не отдала приказа причалить. Поэтому по утрам и вечерам вокруг, с северной стороны Иленн, у левого берега которой они теперь плыли, колыхался, стоял или тёк постоянный, белесый или серый, полупрозрачный или совсем густой, редкими сгустками или бесконечным маревом — вздыхающий, медленно кружащийся туман.

Однако полоса Туманных Земель была довольно узка; они проскочили её меньше чем за трое суток, и, выйдя снова на середину реки, плыли дальше.

Берега вокруг все более зеленели, наливаясь светом и соком жизни; кроны свешивались в воду, изредка покрытую осокой. Камыши встречались ещё реже — вода великой Иленн, реки в две с половиной мили шириной, была быстра, холодна и чиста, особенно ближе к средине, где они и плыли теперь, быстрее течения в пять или шесть раз.

Вот это уже имело хоть какое-то значение — пробуждение мира вокруг. Росистые утра и радужные дожди, трели неведомых птиц вечерами, уханья филинов в густых прибрежных рощах (они иногда подплывали прямо к берегам, замедляя ход и слушая птичьи разговоры, шелест северных лесов, погружающихся во мрак, — Грета любила такое), плеск выскакивающей рыбы, танец зыбкой лунной дорожки и мерцание звёзд, воздух покоя, свежесть освобождения...

Даниэль постепенно начинал меняться и оживать. Мысли его, свободные и почти спокойные, текли себе из одного русла в другое, ему некуда было торопиться, не от кого бежать, — и хотя он явственно понимал, что долго этот покой не продлится, он все же ушёл в себя, откликаясь лишь красоте вокруг.

Он был уже не таков, как совсем недавно, чуть больше недели назад. Прошедшее сделало его иным. Он витал в безызвестности и был готов поверить практически во все, из мира статичности вырванный в мир вершащихся чудес.

И под брызгами, рождёнными стремительным сплавом плота или изящно-шаловливой ручкой Греты, иногда выходившей полюбоваться на сияние ночных небес, восход или закат, и частенько шалившей с нежной улыбкой, с ко- локольчиковым смехом, просыпался новый — странный, насторожённый, очень внимательный и чуткий человек, в груди которого сквозняком раздумий колебались лишь отголоски ранее бушевавших эмоций и страстей.

Неделя прошла, за ней минула ещё одна. Запасы еды не кончались, Даниэль подозревал, что они пополняются магическим путём или даже просто телепортируются сюда откуда-то ещё.

Он успокоился почти совсем, и только одно не давало ему покоя — Чёрный и тайна отца. Зачем? Что это могло изменить? Или услышав правду, он решился бы идти на войну с Империей, с Принцессой, погубившей его род?..

Нет, сейчас Даниэль не желал сражаться ни с кем. Ему по-прежнему хотелось в Тальгду, к свободной и тихой жизни, которую можно будет затратить на познание, поиск мудрости и медленный, неторопливый рост. Но эта дорога казалась далёкой и уже не совсем той, не столь привлекательной и мудрой, как раньше, — неясно отчего. Шагать или не шагать по ней, значило совершенно немногое. По крайней мере Даниэлю было почти все равно, к началу какой жизни донесёт его вздымающаяся темно-синими волнами река.

Только Малыш, сладко спящий рядом, под одеялом, и греющий его бок, сладко просыпавший очередной рассвет путешествия, имел хоть какое-то значение... Хотя нет, ещё Чёрный.

Непонятный, надменный, насмешливый. Холодный.

Он что-то знал об отце. И Даниэль, после всего произошедшего, вспоминая слова Катарины, отчётливо понимал: все очень непросто. Совсем не так, как казалось тогда, в радужном детстве, когда он был не одинок. И не так, как сверкало, грохотало в обрушившемся на него аду Королевской Охоты.

Все гораздо сложнее. Многочисленнее, многолюднее. Древнее. Все началось не сейчас; в данный момент лишь начинает проявляться. И пока он бессилен хоть что-то предпринять, так как достоверно не знает ни о чем. А Вельх, единственный из тех, кто мог бы ему помочь, неимоверно, пронзительно далеко.

— Простите, — пытался он, подойдя к этому вечером первого же дня, — позвольте поговорить с вами.

Чёрный не двинул головой, продолжая из темени опущенного капюшона всматриваться куда-то в горизонт, — он сидел так каждый вечер, не уходя в шатёр, рассматривая звезды и думая о своём. Иногда едва заметно покачиваясь из стороны в сторону.

Даниэль так и не увидел его лица — подвижные, сплетённые несложной магией тени укрывали его. Но ростом он был выше головы на две и, сохраняя остальные пропорции человеческими, казался почти худым.

— О чем же? — спросил он глухо, голосом не выражая ничего, будто плотная материя затянула все его лицо.

— О моем отце. Мне очень нужно знать о нем... Могу ли я спросить вас?

— Можешь.

Сердце Даниэля зашлось, словно трепещущий в первом полёте птенец.

— Мне очень хочется... мне нужно узнать, что стало с моим отцом. Согласно официальным отчётам военного архива, он совершил безумный и героический рейд в Хран- Гиар, во время набегов, которые некоторые историки называли Восьмым Нашествием, малым. Что случилось там, является тайной, и знать её не положено было ни моей матери, ни мне.

Чёрный помолчал и спросил (в голосе его было нечто непередаваемо сухое):

— Ты хочешь, чтобы я рассказал то, что правители Империи и сам Светлоокий желают скрывать?

— Император, имя его вечно свято, наградил моего отца именным кинжалом, который сейчас я ношу с собой. — Даниэль физически почувствовал, как, холодный и сухой, взгляд Чёрного коснулся клинка на поясе. Задержался на мгновение. Юноше показалось, он услышал едва различимый вздох. — Но моя мать была убита, совсем недавно, и убийца пыталась уничтожить меня. Теперь мне кажется, все это из-за неведомой тайны, связанной с находкой моего отца где-то в степи. Скажите мне, что знаете. Прошу вас. Это может помочь.

— Ты думаешь, что сможешь использовать это знание на благо себе? — Голос Чёрного, внезапно поднявшего голову и устремившего на юношу укрытый тенями пронизывающий, ощутимый пугающе холодный взгляд, был по-змеиному сух. — Сумеешь удержать его и с помощью моего ответа стать другим?

— Не знаю, — поколебавшись, ответил Даниэль.

— Я тоже. Но знаю, как слишком много могут значить сказанные в неведении слова.

— Прошу вас!..

— Иди.

Он в самом деле пытался. Ничего не вышло.

— Причаливаем.

— Благодарю вас. Эй, Малыш, просыпайся. Мы пристаём.

— Н’шо-о-о?..

— Берег. Видишь берег?.. Эх ты, пугвоглазка, испугался? Мы не в стране вечного сна и не в долине гейзеров; смотри, за туманом сгущается темнота. Это берег. Скоро рассветёт окончательно, станет видно лучше... Хотя ты-то ведь видишь и в темноте...