Я металась как загнанный зверь. Куда дальше? В доме загорелся свет, и я успела разглядеть каменную стену в глубине двора. Я кинулась туда и примерилась к кладке. Ко мне уже бежал человек с кочергой в руке. Я попыталась запрыгнуть на стену. Потом еще раз, и еще, пока наконец мои ноги не нащупали опору. Я уже почти перевалилась на другую сторону, но тут кочерга сквозь несколько юбок впилась мне в ногу. Вскрикнув, я оттолкнула преследователя другой ногой.

Видимо, я угодила ему каблуком в лицо, потому что он взвыл, и сразу же рядом посыпались искры: это кочерга вонзилась в камень. Я с усилием перекинула себя через стену и спрыгнула с другой стороны. От раненой ноги по телу волнами расходилась боль. Я спотыкалась и падала. Меня тошнило, но я слышала погоню, крики и проклятья и понимала, что если поймают, то меня ждет не легкая смерть на гильотине — а веревка на ближайшем фонаре.

Поэтому я всякий раз поднималась и бежала дальше. Но не в Пале-Рояль, где меня зовут Александром и где я разгуливаю в мужском платье, а на запад, к церкви Сен-Рок, к склепу Валуа. Из склепа есть ход в катакомбы. О нем мне перед смертью рассказал герцог Орлеанский. Словно предвидел, что однажды мне придется искать спасение под землей. У меня там спрятан фонарь, его можно зажечь от огня, который горит в память об усопших Валуа.

Я привыкла не смотреть в катакомбах по сторонам, но иногда забываюсь и тогда вижу скрюченные в предсмертном ужасе пальцы, испачканные дерьмом штаны, гниющие головы, все свалено в кучи вдоль стен, и от этого зрелища хочется кричать. Но я сдерживаюсь, потому что знаю: если закричу — мне конец.

Меня здесь ждут покрывало, кусок сыра и вино. Раньше я спешила выпить, чтобы, когда мертвые начнут со мной говорить, можно было сказать себе, что я просто пьяна. Теперь я не спешу.

Я передохну здесь ночь-другую и буду писать в дневник, поскольку больше заняться нечем. Отныне станет еще труднее. Меня будут выслеживать, а из-за ноги я теперь не смогу ни лазать, ни бегать с былой легкостью. Меж тем я должна быть ловкой, чтобы они меня не поймали. Ни сегодня, ни завтра. Никогда.

Потому что там, в темнице, несчастный ребенок лежит на грязном ложе и смотрит в окно под потолком. Он ждет меня. А я, предавшая все и всех, не должна, не могу — предать еще и его.

Я перелистываю страницу, но следующие два листа оказываются пустыми. Между ними вложена еще одна газетная вырезка.

Зеленый призрак избежал ареста

Париж, 13 флореаля III

Капитан Парижской гвардии Анри Дюпен был тяжело ранен прошлой ночью при попытке задержать человека, который предположительно является Зеленым Призраком.

Капитан остановил подозрительного вида молодую женщину, которая пробиралась под покровом ночи по городу со стороны рю Берри вскоре после очередных залпов фейерверка. При ней была корзинка, которую капитан обыскал.

Капитан сообщил: «В корзине оказалось несколько бумажных фитилей. От них, как и от самой девицы, сильно несло серой. Когда я ее задержал, девица ударила меня по лицу фонарем. Доктор беспокоится, что я могу потерять зрение».

Этот инцидент склонил многих к мысли, что Зеленый Призрак, коего до сих пор считали мужчиной, на самом деле является женщиной.

Генерал Бонапарт прокомментировал нападение на своего гвардейца следующими словами: «Хочу заверить парижан, что я делаю все, что в моих силах, чтобы изловить этого безумца — или безумицу. Призываю всех граждан быть бдительными и сообщать о любых подозрительных перемещениях».

Вскоре после этого заявления Бонапарт увеличил награду за голову Зеленого Призрака до двухсот пятидесяти франков.

4 мая 1795

Теперь они знают, что я женщина, и считают, что я безумна. Так написано в их листовках. Так они кричат на улицах. Разглагольствуя в Ассамблее, Бонапарт даже поминает Шекспира — видимо, рассчитывая, что отблеск величия при этом падет и на него самого. Он говорит, что я лишена рассудка и однажды брошусь в Сену и утону, как Офелия. Надеется, что я сдамся. Зря надеется.

Бедная Офелия. Она была самой умной из всей семейки — куда умнее, чем ее папаша-подхалим, простофиля братец и его высочество принц Нерешительность. Она единственная понимала, что на безумие мира можно ответить лишь еще большим безумием.

Пускай они кричат. Пускай угрожают. Если хотят видеть меня мертвой — им придется сперва до меня добраться. Сама я не сделаю им такого подарка.

Проведя в катакомбах много дней, я все же возвратилась в мир живых. Моя рана перестала кровоточить. Я сожгла окровавленные тряпки и снова перевязала ногу. Хочется выть от боли, когда я на нее наступаю, но я все же не хромаю. Разгуливаю как ни в чем не бывало, в своих бриджах и голубом жилете, здороваюсь утром с цветочницей Камиллой и мясником Рамоном, и с Люком, поваром из «Фуа», и все они кивают мне в ответ — Александру, актеру, который читает стихи в Пале-Рояле. Никто не подозревает, что я — Зеленый Призрак.

Сегодня ночью я снова совершу вылазку, и со мною будут мои ракеты и фитили. Я вытряхну всех из уютненьких постелей. Сорву крыши с их домов. Вдребезги разнесу проклятую черную ночь.

И на этом я не остановлюсь. Может, я и обезумела. Но я не сдамся. Пусть даже не мечтают.

Да, она не сдавалась, думаю я. Она была умница. Хитрая, храбрая — и умница. Но помогло ли ей это спастись? Уберечься от преследования и остаться в живых? Очень надеюсь, что да. И от этой надежды меня бросает в дрожь. Как сегодня в библиотеке, когда я думала о Виржиле.

Я не люблю надежду. Да что там — я ненавижу ее. Это эмоциональный наркотик. Подсаживаешься быстро, а потом дохнешь в корчах. Как только появляется надежда — ты пропал. Это худшее, что с человеком может случиться. Надежда обрекает на муки.

Часы бьют полпервого. Надо бы поспать. Я уношу дневник к себе в комнату и кладу на ящик возле своего матраса. Спустя десять минут я уже в постели — зубы почищены, таблетки проглочены. Свет выключен. Вот только история Алекс так меня будоражит, что сна ни в одном глазу.

Я начинаю ворочаться. Решаю послушать музыку. Шарю рукой в поисках айпода — и снова вспоминаю, что он у Виржиля.

Тогда я тянусь за телефоном.

— Да? — отвечает голос.

— Здравствуй, Виржиль.

Полсекунды молчания, затем:

— Анди?

— Ага.

— Привет, — произносит он, и я слышу, как он улыбается.

— И тебе, — отвечаю я и тоже улыбаюсь.

— Чем занимаешься?

— Вот, не сплю. А ты?

— И я. Как раз проезжаю мимо Триумфальной арки.

— Ого. Круто тебе.

— Круто, что я возле Триумфальной арки?

— Нет, что ты тоже не спишь. И при этом ведешь машину. И все это одновременно, — мямлю я и морщусь. Почему вдруг включился режим идиотки? Почему я не могу быть клевой, когда разговариваю с ним?