Холодный вечерний воздух с привкусом моря и запахом болот, казалось, приветствовал его, как старого друга.

В «Пеликане» было многолюдно и неимоверно шумно — гул голосов, взрывы смеха, звон посуды наполняли зал. За стойкой плотно сидели местные жители. Положив локти на прилавок, они оживленно беседовали со своими соседями. Один из мужчин держал на коленях серую с белыми пятнами собаку. Столики у окон были тоже заняты. Некоторые посетители уже ели, другие ждали, когда принесут заказ.

Среди обедающих он заметил женщину, с которой разговаривал в церкви два дня назад — неужели всего два? — в компании двух мужчин и еще одной женщины, они только что закончили с супом.

Все четверо увлеченно разговаривали, никто из них даже не взглянул в сторону Ратлиджа, когда он проходил мимо. Он сел за маленький столик недалеко от стойки, там было не так тесно, вокруг даже образовалось небольшое свободное пространство, что его обрадовало, теперь он сидел на желанном пустынном островке среди людского моря. Хэмиш, почувствовав его стесненность и все возраставшее внутреннее напряжение, посоветовал вернуться в отель. Он предупредил: «Не хватает только здесь устроить спектакль».

«Я не стану», — пообещал Ратлидж. Но сам не был в этом уверен, особенно после того, как в паб прибыла новая группа людей и стала осматриваться в поисках свободного столика. Один из вошедших направился сразу к стойке, где его шумно приветствовали. Ратлидж заметил в углу мужчину с газетой и вспомнил, что видел его на набережной, где тот кормил уток, и еще раньше, на том же месте, в баре. Несмотря на нехватку мест, никто к нему не подсаживался.

Человек выглядел неотъемлемой частью «Пеликана», как скамья, прикрепленная к стене скобами, на которой он сидел.

Его напряженное лицо склонилось над газетой, и никто, ни сама Бетси, ни пожилая пара, помогавшая ей, ни разу к нему не подошел. Он заказал только чай, и перед ним стояли чайник и чашка. Как будто почувствовав на себе взгляд Ратлиджа, он стиснул края газеты так, что побелели костяшки пальцев.

Хэмиш сказал насмешливо: «Он здесь тоже непопулярен. У вас с ним найдется много общего».

«Тогда храни его Бог», — мысленно ответил Ратлидж.

Бетси, наконец, подошла к его маленькому столику, на этот раз ее манеры изменились, стали сдержаннее. Она уже не называла его дорогушей, как в тот первый день в Остерли.

— Добрый вечер, инспектор. Вы будете ужинать или закажете что-то другое?

Никаких фамильярностей.

Ратлидж улыбнулся:

— Что посоветуете взять на ужин?

— Сегодня вам повезло. Жареный цыпленок с картофелем и яблоками, я вам обещаю, что в Лондоне такого вам не подадут!

Ратлидж внезапно почувствовал симпатию к той женщине, о которой недавно прочитал, — ей прикрепили ярлык в виде буквы Н — Неверная. А его заклеймили, видимо, буквой Ч — Чужак. Теперь здесь о нем знали больше, чем он о любом из них. А полицейский инспектор, да еще из Лондона, уже не столь желанный гость в городе, как путешественник, который имеет право задавать вопросы и получать на них правдивые ответы. Грубости не было, просто формальная вежливость, которой ему давали понять, что это не переломить.

Интересно, как много времени понадобится, чтобы достигнуть в Остерли статуса своего? Для полицейского, родившегося не здесь, вероятно, никогда. Проезжих путешественников или приехавших в город по делам жители встречали радушно. Но чужак, вторгавшийся в их жизнь, вызывал подозрение и отторжение. И все же отец Джеймс сумел стать своим, одним из них.

Ратлидж выбрал цыпленка и к нему пинту эля.

Он старался не смотреть в сторону столика у окна, но его взгляд невольно туда устремлялся, и он мысленно представлял, какие отношения существуют между теми четырьмя. Женщина из гостиницы была оживлена и, казалось, свободно себя чувствовала. И это только подчеркивало ту сдержанность, которую она проявила с ним в двух коротких разговорах.

Он чужак даже среди чужаков.

Ратлидж отвернулся и стал глядеть в другую сторону, слегка повернув стул. Теперь в поле его зрения оказался мужчина с газетой.

Его руки начали дрожать так сильно, что он спрятал их под стол, уронив газетный лист. Контузия?

Ратлидж внутренне содрогнулся от неприятных воспоминаний. Он сам чудом избежал этого ужаса. Быть контуженным — это получить клеймо. Считается, что это последствия проявленной слабости духа, трусости, контуженного никогда не приравняют к солдату, потерявшему на войне руку или ногу или вернувшемуся с войны изуродованным. Контузия вызывает у людей стыд и презрение. Это не ранение, полученное в бою, это потеря лица, отметина. Он сам какое-то время был изолирован вместе с трясущимися, орущими, потерявшими облик обломками человеческих существ, спрятанных подальше от глаз общества. Пока его не вытащил оттуда доктор Флеминг.

Ратлидж отвел глаза. Стал рассматривать обстановку и считать посетителей за столиками. Потом мысленно переключился на фотографии, увиденные в доме священника. Ни одна не могла соответствовать тому значению, которое придавал ей отец Джеймс, включив ее в особый пункт завещания. Большинство вещей и все фотографии перейдут по наследству к сестре отца Джеймса, та сохранит их и потом передаст детям, некоторые отдаст на память его друзьям. И это правильно.

Гиффорд уже дал понять, что миссис Уайнер ничего не знала о завещании. Раз фотографии в столе не оказалось, вероятно, ее нет в доме. Ратлидж не видел причин, по которым Уолш или кто-то еще мог ее взять. Впрочем, можно попробовать вытащить из памяти миссис Уайнер то, о чем она, возможно, забыла.

Это подождет до завтра.

Слыша взрывы смеха за столиком у окна, где сидела темноволосая женщина, он чувствовал, как его охватывает депрессия. Хэмиш не оказывал ему поддержки, наоборот, бормотал невнятные предупреждения.

Ратлидж уже наполовину расправился с цыпленком, когда женщина, сидевшая у окна, встала и пошла в его направлении. Он на какой-то миг решил, что она хочет с ним поговорить, и начал приподниматься со стула ей навстречу. Но вдруг понял, что ее глаза устремлены куда-то за его спину.

Он повернул голову. Человека в углу теперь трясло, как лист, и плечи сводило судорогой.

Женщина подошла к нему и села напротив. Она взяла его руки в свои, он не успел их спрятать под столом, и что-то ему говорила. Ратлиджу показалось, что она делает это не в первый раз. По-видимому, ее голос производил успокаивающий эффект.

Ратлидж уже хотел отвернуться, как вдруг мужчина резко вскочил с места, стул рядом с ним перевернулся и с грохотом упал на пол. Все разговоры смолкли, головы повернулись в его сторону. Мужчина застыл, как олень в перекрестье фар, его как будто парализовало, взгляд был невидящим.

Ратлидж подошел, крепко схватил его за плечо, мужчина попытался вырваться, и тут женщина вдруг сказала внятно, но так, что, кроме их троих, никто не слышал: