Эсселум действовал безотказно, но поток гримов был слишком велик, чтобы их удалось бы сдержать будь у одноглазого целая алхимическая лаборатория в кармане. Вскоре притвор наполнился топотом десятков лап и скрежетом когтей. Первый десяток разорванных шкур благополучно полетел в бездну, другие заскреблись по стенам, пытаясь добраться до Каурая с казаками.

Они стояли спина к спине, огрызались стрелами, штыками и огнем. Сменив раскаленную от усилий бомбарду, в руке Повлюка взвилась обнаженная сабля. Толстяк напополам разрубил, прыгнувшего на него пса, столкнул воющую бестию в пропасть, и сходу пронзил еще одного грима. Отбросил охладевший труп, поймал морду следующей шавки и разорвал ей морду одним махом. Кречетовцы усиленно работали копьями, пронзая одну тварь за другой, сталкивая их в пропасть и сбивая их со стен пулями. Одноглазый не отставал — штыки в его руках принимали чудищ в полете, рвали на части, заставляя кровавыми визжащими кусками мяса валиться в темноту. Самых наглых, которые пытались подобраться к ним по стенам, он угостил парой бомбочек. Два взрыва прогремели один за другим, и сразу десять тварей снесло со стен — и прямо в пасть бездонной яме.

Скоро и кречетовцам пришлось понести потери. Улучив момент, увертливый грим впился в плечо зазевавшегося казака. Тот взвыл и вспорол колючую шкуру кинжалом. Ему на подмогу спешил Повлюк, однако грим не думал отпускать жертву и только сильнее сжал челюсти, лишая казака воли. Запоздало хлопнуло огнем, когда озверевшая от крови бестия рухнула в темноту, унося с собой и несчастного казака. Его место заняла следующая шавка с опаленной шкурой — возникнув словно из-под земли, она перекусила шею второму казаку и вспорола когтями ему грудь. Но не успела псина насладиться хлынувшей кровью, как Повлюк проломили ей череп пудовой пушкой и сбросил воющее чудище в яму.

Оставшись вдвоем Каурай с Повлюком отходили все дальше к воротам в алтарь, прикрывая спину друг другу. Но и позади они почуяли недоброе.

Повинуясь колокольному бою, иконы вновь начали преображаться, и нечто черное, склизкое закапало со стен на пол. При виде этой грязной, вонючей массы Повлюк испуганно вскинул поспешно заряженную бомбарду и впустую бахнул в самую жирную часть. Алтарь трубно загудел, когда нечто за вратами словно проснулось из многолетней спячки. Пара неуверенных шагов, и оно обрушилось на ворота. Со второго удара их сорвало с петель.

Повлюк завопил только раз глянув на то, что выползло из алтаря и едва не упустил бесполезную бомбарду. Каурай вспорол брюхо очередному гриму и обернулся, готовясь встретиться с самим Сеншесом.

— Проказа… — скрипнул он зубами, когда в неверном свете десятка еще горящих свечей грязно-серая безразмерная плоть, ощетинившаяся жгутиками и щупальцами, выглянула наружу, раскрыла шипящую дыру и поприветствовала обоих сногсшибающим смрадом.

Самым страшным был даже не ее облик. А то, что Каурай не знал, что это за существо.

А вот бестии за их спинами знали. С обреченным воем гримы посыпались в яму как яблоки, когда иконостас начал трескаться и извергать из себя это чудовищное отродье Ямы — все больше и больше напоминающее гигантский, вытянутый гриб с щупальцами и гигантским зубастым ртом. Отростки со жгутиками лезли из всех щелей, пытаясь обрушиться на людей неподъемной массой и стереть их в порошок.

Каурай толкнул оцепеневшего Повлюка в сторону лестницы, а сам выхватил две оставшиеся Морции и швырнул их чудищу в глотку. Склянки пропали в колышущемся нутре, но существо даже не заметило, что только что проглотило самую ядовитую дрянь, которую породил человеческий разум. Разобрало алтарь по бревнышку, оно ввалилось в помещение, и тут внутренности монстра болезненно заурчали.

Одноглазый подозревал, что последует за этим, и потому прикрылся плащом и поспешил убраться подальше, как только ядреный кислотный дух ворвался в ноздри.

Следом чудовище задрожало и во все стороны пыхнуло изумрудными частицами.

Кожа вмиг загорелась ядовитой болью, поры Морции закружились в воздухе. Перескакивая через две ступеньки одноглазый с толстяком понеслись наверх — их встречали крики и гром выстрелов. Чудовище за их спинами гудело, выхаркивало кровавую слизь, распуская вокруг себя ядовитую пыль, и нещадно потрясало щупальцами. Остатки полов дрожали и лопались, проваливаясь под тяжестью исполинского тела.

Едва Каурай с Повлюком преодолели первый пролет, как основание лестницы снесло под натиском грибовидных отростков — они крушили, разрывали и хватали всякого до кого могли дотянуться. В первую очередь жертвами ярости безымянного монстра стали гримы, в отчаянии пытавшиеся прорваться на крышу вслед за одноглазым с толстяком. Но уйти дальше притвора им было не суждено.

Внизу все сплелось в единый клубок из когтей, зубов, игл и трепещущей плоти, разъедаемой изумрудной пылью. Чудовищный вой, рык, гул и безумный колокольный бой вразнобой грохотал над бурлящим котлом. Наконец прогнувшиеся полы не выдержали безумия и с треском обрушились, увлекая за собой многорукое существо. Ядовитые поры взметнулись под потолок.

Каурай с Повлюком были уже далеко — лестница увела их под крышу, где они натолкнулись на кровь, заливающую ступени. У выхода на колокольню распростер руки растерзанный казак, поглядывая на обоих остекленевшими глазами. На его развороченной груди уместился целый выводок пернатых хищников с окровавленными клювами. Штык одноглазого пронзил ворона и пришпилил его к стене, остальная тройка каркуш с испуганным карканьем разлетелась кто куда. Каурай хладнокровно перешагнул через обезображенное тело, вырвал штык из тушки, и они с Повлюком оказались на колокольне, окруженной сотней, а может и тысячью крылатых созданий.

Вой и противное карканье поднималось к ясным, пылающим небесам, подсвеченным заревом далеких пожаров. Пахло гнилью, горелым мясом и порохом. Нечто громыхнуло в отдалении, словно по горизонту прошелся одинокий раскат. Однако ни молнии, ни грозовых туч на горизонте не видел никто.

Продуваемые всеми ветрами, казаки сгрудились на крохотной башенке под защитой покатой крыши и пары деревянных подпорок, из последних сил отбиваясь от агрессивной стаи заточенной сталью и пальбой из пищалей.

— И где их столько уродилось, тварей? — шипел Кречет, сбивая на лету то одну, то другую пернатую уродину бритвенно острыми клинками в обеих руках.

Гроб с панночкой, обвязанный веревками, лежал посередке и мешался под ногами. Крыша была завалена рассеченными птичьими трупиками, а на фоне ярко горевшей полной луны метались громадные крылья и обсыпали колокольню длинными перьями, поблескивающими металлом.

Кречет упер пыхтящую люльку навстречу Каураю с Повлюком:

— Чего, паны, там совсем не можно?

— Плохо дело, пан голова, — забормотал Повлюк, смахивая капли пота со лба и боязливо косясь на лестницу, откуда доносились пугающие звуки и