Я знал наверняка — Вилли не лжет. Он никогда не опускался до вранья. Ему было лучше, чем кому-либо известно, со мной этот фокус не пройдет. Он владел секретом тайны. Он знал как держать меня в руках — он мог что-то не договаривать, прятать камень за пазухой, обкладывать меня флажками, загонять в угол надоедливыми фокстротами, если угодно, шантажировать и угрожать, но намеренно врать — это был не его метод.

Мне, правда, от этого было не легче, но жить-то надо. В словах Вайскруфта было много верного. После приезда в Берлин меня несколько раз посещали сновидения, подкрепленные погружениями в сулонг. Мне являлась затемненная лестница, изгибом уводившая вверх — в мир, вечерних приемов, светских раутов, модных туалетов, мундиров, полугражданских френчей и полувоенных пиджаков. Что-то постоянно нашептывало мне — там тепло, там топят даже весной, там можно найти надежное убежище; если повезет, то и управу на Вилли, а может и на самого Адди. Там ты сохранишь жизнь и заживешь так, как тебе и не снилось. Там у тебя хватит денег на вагон любого класса, даже на аэроплан.

Существовала, правда, одна закавыка. В ней не было ничего телепатического, только капелька житейского опыта и, может, уроки Гершки Босого. Чтобы взобраться по этой лестнице, необходимо было поступиться самой малостью — уважением к себе. В цену также входило требование сократить дистанцию между собой и миром до неуловимой, безразмерной величины.

* * *

Две недели в перерывах между выступлениями Вайскруфт объяснял мне, кто есть кто в политике, индустрии и кинематографе, какие существуют общественные организации и за что они ратуют, кто является владельцами самых распространенных газет и чьи взгляды они выражают, так что на кладбище в Моабите, где лежала Ханна, я сумел вырваться только в начале декабря 1931 года.

Погода стояла паршивая — слякотно, ветрено, с неба сыпался то ли дождь, то ли снег. Я промерз до косточек и, возвращаясь в гостиницу, вновь заглянул к старой знакомой «тетушке Хелене», где не без удовольствия и не без раздумий выпил горячий кофе и вдобавок заказал сосиски.

На этот раз хозяин заведения проявил сознательность и, не смутившись, принял заказ. Направляясь к столику, поближе к решительно настроенному пролетарию, я мысленно отметил, что хозяин звонит кому-то по телефону. Я не придал значения его инициативе. В те минуты меня более всего занимала необъяснимая властность, с которой Вилли Вайскруфт обращался со мной. Я неоднократно задавался вопросом, по какой причине я покорно терплю его домогательства? Почему я, великий маг и волшебник, теряю трезвость мысли и бодрость духа в его присутствии?

В конце концов, кто из нас более могучий медиум?

Может, он способен читать мои мысли?

Нет, это я заявляю ответственно.

Могу ли я читать его мысли?

Да.

Так в чем же дело? Какая субстанция позволяла ему с такой легкостью загонять меня в угол, требовать того, настаивать на этом, а я, вместо того, чтобы дать сдачи, начинаю нервничать, суетиться, впадаю в ненужную горячность и в конце концов следую у него на поводу.

Это был факт, и я не мог пренебречь им. Мне казалось удивительным, что мне без всяких усилий давались мысли Вилли, ясные, открытые, логичные и неопровержимые, и, тем не менее, ему удавалось давить на меня с невероятной для человека, далекого от экстрасенсорики, силой. Или, может, это не Вилли обрел необъяснимую мощь, а некий таинственный «изм», который стоял за ним, чьим верным поклонником он являлся?

Разгадка ускользала от меня, как, впрочем, и от тех, не потерявших здравомыслия немцев, отказавшихся голосовать за вождя наступавшего «изма», а ведь речь шла, по меньшей мере, о духовном здоровье нации, о праве каждого гражданина сохранить дистанцию и не сбиться с голоса.

С высоты четырнадцатого этажа каюсь — это были одни из самые паршивых дней в моей жизни. Я заметно похудел, вид у меня, несмотря на энергичные подбадривания Вайскруфта, был болезненный, впрочем, такой и должен быть у провидца, потерявшего веру в себя, испытывавшего разочарование перед ударами судьбы.

Что меня ждало впереди? Объятья дьявола? Ему все-таки удалось утянуть меня за горизонт. Или в преисподнюю?

Какая разница!

Как только я принялся за сосиски, ко мне подсел товарищ Рейнхард.

Господин революционер был в дорогом черном костюме. Поверьте, в костюмах я знаю толк — наряд товарища Рейнхарда ничем не уступал костюму партайгеноссе Гитлера. Шляпа у Рейнхарда была мягкая, от Стетсона.

Партия разбогатела? А может, товарищ Радек, или кто у них за главного в Коминтерне, отпустил поводья, и борцы за народное счастье тотчас помчались в универмаги за буржуазными безделушками?

Кто сможет понять этих коммунистов?!

Мне стало завидно — эх, Вольфи, упустил ты свое счастья. Не надо было выходить в Варшаве. Надо было ехать в Москву, там обучиться азам революционной магии. Сейчас тоже разгуливал бы по Берлину в роскошном представительском костюме?

Мы молча тянули пиво — Рейнхард свое, я свое. Я отмалчивался, он помалкивал. Неожиданно Мессингу пришло в голову, что он до сих пор не знает, как зовут сидевшего напротив функционера. Вопрос, конечно, малосущественный, вряд ли способный потягаться с такими молотобойными лозунгами как «народное счастье» и «эксплуатация человека человеком», тем не менее…

— Как вас зовут, товарищ Рейнхард?

— Гюнтер. Послезавтра в семь вечера. Помнишь, где мы сидели с Шуббелем? Вон за тем столиком, что под серпом и молотом.

Я застыл как вкопанный.

— Что это значит?

Рейнхард, не отрывая взгляд от кружки, ответил.

— Ты просил о помощи. Я пришел.

* * *

Встреча с Рейнхардом необыкновенно взволновало меня. Теперь и не вспомнить, каких трудов мне стоило в назначенный день сохранять невозмутимость в присутствии Вилли. В этой пивной конспирации было что-то по-мальчишески будоражащее — вдруг Рейнхард не придет? Вдруг я ослышался насчет помощи, ведь ни о чем таком я не просил, разве что заказал чашку кофе в заведении, где все предпочитают пиво. Может, тем самым я привлек к себе внимание потусторонних сил, и они решили помочь отчаявшемуся медиуму?

А может, товарищ Рейнхард является более могучим провидцем, чем Мессинг? В таком случае меня окружают исключительно телепаты — Вилли Вайскруфт, Кепенник, теперь и Гюнтер Рейнхард. Иначе каким образом он сумел уловить волны отчаяния, распространяемые загнанным в угол профессиональным медиумом, ведь я даже не пытался связаться с ним и ни с кем из прежних друзей, не просил о встрече. Тонул молча, с присущей моим соотечественникам смирением. Никто не слышал моих жалоб. Как же товарищ секретарь уловил, что бывший попутчик совсем сник и покорно готовился стать жертвенной тварью, брошенной на алтарь взрастающего как на дрожжах идола.

С высоты четырнадцатого этажа слышу возмущенный ропот тех своих поклонников, кто полагал, что Мессинг был всемогущий колдун, а будущее являлось для него чем-то вроде волшебной книги. Стоило открыть ее, отыскать нужную страницу, прочитать заклинание, как грядущее вмиг представало перед ним во всей своей полноте. Картинка цветная, голос за кадром дает пояснения — «это телевизор», «это мобильник», а это «Вилли Вайскруфт, прячущий камень за пазухой». Неужели до сих пор не перевелись простаки, которые полагают телепатию тем самым рычагом, ухватившись за который можно перевернуть мир? В такое очень хочется верить, но это не так.