— В Гренландии, один старик-германец, кузнец по имени Тюркир, он учил меня, как читать и резать руны.

Транд молвил важно:

— Понимать сочетание рун куда важнее, чем знать каждую по отдельности. Очень немногие могут вырезать свое имя, но только посвященные знают начертания заговоров, чар и проклятий. Начертанию рун людей научил Один, нам же остается передавать эти знания от одного человека другому.

Казалось, он принял какое-то решение и, обратившись ко мне так, как если бы я был взрослым человеком, а не четырнадцатилетним подростком, продолжил:

— Величайшие и самые глубокие постижения требуют страданья и жертвы. Ведь Один отдал глаз ради того, чтобы напиться из источника Мимира и постичь тайную мудрость, которая позволяет богам быть. А еще он, надевшись на копье, провисел девять дней на Иггдрасиле, мировом древе, чтобы познать тайну рун. Только через жертву и боль мог он раскрыть свой разум и дух для мудрости. Вот чем мы отличаемся от христиан. Они верят, что душа живет в сердце, мы же считаем, что она обитает в разуме, и когда разум освобождается, дух тоже обретает свободу.

Неразумно я поступил, постаравшись своим знанием рун произвести впечатление на Транда — это возымело болезненные последствия. Собираясь вернуться на свой хутор, он предложил Снорри отпустить и меня с ним, чтобы стал я его учеником в ведовском искусстве. Снорри позвал меня и, глядя своими спокойными серыми глазами, сказал:

— Транд хочет взять тебя в ученики. Я думаю, это пойдет на пользу дару, с которым ты родился и через который, может статься, воздастся тебе за все невзгоды твоего детства. Посему я закрываю для тебя мой дом и отсылаю тебя отсюда.

Так я получил первый урок, давший мне понять, что для обретения знаний и вправду нужно пройти через боль и потери, ибо сердце у меня разрывалось от разлуки с моей обожаемой Халлберой. Годы спустя, давно покинув дом Снорри, я узнал, что она вышла замуж и мужем ее стал человек весьма сподручный — сын соседа-землевладельца, в чьей помощи на Альтинге нуждался Снорри. Супруг ее был человек отменный — уважаемый, с хорошими связями, надежный. И еще он был решительно глуп. И я не сомневаюсь, что Халлбера была с ним счастлива. Последнее, что я слышал, это что у них родилось то ли семь, то ли восемь детей и что живут они на благополучном хуторе в Вестфьорде, а еще — что подыскивают подходящих супругов своим многочисленным чадам. Вспоминая себя — что случается крайне редко — тем юношей, за которого могла бы выйти замуж Халлбера, я задаюсь вопросом, сама ли она, по своей ли воле, ради благоустроенного будущего выбрала себе в мужья сего достойного человека, или в это дело снова вмешался Один, дабы я для семьи Снорри остался всего лишь приятным и кратковременным развлечением их четвертой дочери?

Лето, проведенное мною на хуторе Транда на нагорье за Лаксдалем, стало, пожалуй, важнейшим временем в моей жизни, образовавшим меня. Транд жил бобылем на маленькой усадьбе, состоявшей из одного жилья и сарая по соседству. В его жилище не было никакой обстановки, только два стула, две деревянные койки, железный котел для варки и сковорода с ручкой — он сам на себя готовил, — да несколько больших ларей с припасами, всегда запертых. Стены голые, если не считать нескольких заморских ковров со стран ными рисунками, которые я поначалу не мог понять, да ряда крюков, на которых висело оружие, разные сумы и тряпочные свертки, в которых хранились ведовские принадлежности. В доме был такой порядок, что это изумляло, и в порядке этом выражался характер хозяина. Учитель был замкнут и суров, и понять его было трудно. Думаю, неприветливость его не была умышленной, но когда, собравшись с духом, я задавал какой-нибудь вопрос, ответа порой приходилось ждать так долго, что я пугался, не сморозил ли какой глупости или, может быть, он не расслышал вопроса. Когда же я получал ответ — получал же я его всегда, хотя порой приходилось ждать до следующего дня, — тот был сжатым, точным и ясным. Нескоро я смог привязаться к Транду, но уважал его с самого начала.

Учил он последовательно, терпеливо, основываясь на тех знаниях, которые передали мне Тюркир и Торвалль. Время от времени ему приходилось исправлять их ошибки. Прежние мои наставники порой сами путались в семейных делах асов, а то и я неверно понимал их уроки. Транд сперва привел в некий порядок мои разрозненные знания, потом стал расширять и углублять их, прежде всего знания о главных богах и богинях, асах и ванах, пока не представил мне весь сонм, и это не считая норн, и светлых альвов, и темных альвов, и цвергов, и инеистых великанов, и обитателей иных миров, и ролей, которые они играли в сотворении вселенной.

— Все взаимосвязано, — любил говорить Транд. — Представь себе переплетенные корни Мирового Древа, где один корень свивается с другим, потом дотягивается до третьего и вновь загибается назад и завязывается на себе, и ветви, раскинувшиеся сверху, с которыми происходит то же. И у каждого корня и ветки есть свое назначение. Они поддерживают Иггдрасиль, и они же и есть Иггдрасиль. Вот как оно происходит по древней вере. Когда у тебя есть основные знания, ты можешь двигаться по тропе одного корня или одной ветки, или обернуться и увидеть весь узор.

Запоминалось все это на удивление легко. Казалось, каждое деяние, каждое божество, всякая подробность — все вплетено в язык, набегающий волнами, которые увлекают тебя за собою, или, как в перечислениях имен, звучащий мереной поступью. Даже теперь, полвека спустя, я могу перечислить все сорок восемь имен Одина — Бальейг, Харбард, Хель-блинди, Херьян, Хьяльмбери, Текк, Триди, Тунд, Уд, Игг… От иных же у меня сердце бьется, когда я повторяю их про себя, вот они: Alfodr — Всеотец, Draugardrottin — Повелитель мертвых, Grimnir — Тот, кто в личине, FarmognuBr — Творец путей и Gangleri — Странник.

Тюркир с Торваллем делились со мной простейшими рассказами о том, что делают боги — земля дрожит, когда Локи корчится в своих цепях, буря начинается — это взмахнул крылами огромный орел Хресвельг, а молния — это удар Мьелльнира, когда Тор швыряет свой молот. Транд же говорил об этом как о малой части общего. Он толковал мне, как связаны деяния прошлого с теми, которым еще предстоит быть, и что сегодняшнее творится на их скрещенье. И всегда упирал на то, что все взаимозавязано, и одаренные вторым зрением могут прозреть грядущее, но не могут предотвратить то, что предопределено норнами. Эти три сверхъестественные жены обладают высшей властью, ибо они решили судьбу всякого живого существа и даже самих богов.

— Великий узор не может быть изменен, — наставлял меня Транд. — Даже боги знают, что Последней Битвы и гибели мира не избежать. При всей их мощи они способны только оттянуть роковой конец, но не отменить его. Насколько же меньше у нас, у простых смертных, возможностей изменить сеть, которую сплели норны, или руны, которыми отмечена жизнь каждого.

Транд твердо верил в гадание. Если судьба определена, ее можно постичь при умелом толковании. У него имелся набор костяшек из китовой кости, пожелтевшей от времени, с нанесенными на них рунами. Он расстилал белую ткань и бросал их, как игральные кости, размышлял над тем, что выпало, вычитывая весть в их беспорядочных узорах, а затем объяснял мне, что они значат. Часто значение было смутно, еще чаще — противоречиво. Но это, как он мне объяснял, заложено в самой природе рун. Каждая имеет по меньшей мере два смысла, и эти смыслы противоположны; оказывались ли они в темной или светлой связи, определяет, какой из смыслов верен. Все это мне казалось слишком путаным, однако суть усвоить удалось.