Тем не менее не все так просто. У народа были не только формальные права, которые обозначил Полибий; были и другие сферы политической жизни, где голос народа мог играть ключевую роль. Голоса бедных римлян не просто имели значение, за ними, можно сказать, охотились. Богатые не составляли единого фронта, выборы были соревновательными. Претенденты на должность всеми средствами убеждали народ голосовать за них или их законы, не жалели сил, оттачивая свои риторические способности. Откровенное унижение бедных или пренебрежение их мнением могли стоить карьеры. Одной из характерных особенностей политической жизни республиканского Рима были полуофициальные «сходки» (contiones), часто проводившиеся непосредственно накануне голосования. На сходках политические оппоненты склоняли народ каждый на свою сторону (к примеру, на сходке Цицерон произнес Вторую и Четвертую речи против Катилины). Как часто проводились эти сходки и сколько народа их посещало, нам доподлинно неизвестно. Зато остались свидетельства о том, какие страсти там разгорались и какие громкие возгласы сопровождали дебаты. В I в. до н. э. ворона, пролетавшая на свою беду над собранием, от страшного шума упала замертво.

Ходили анекдоты, показывающие, с каким усердием проводилась предвыборная агитация. Полибий передал нам историю про сирийского царя Антиоха IV Эпифана (прозвище означает «славный» или даже «явленный Бог»), сына царя Антиоха Великого, которого разгромил Сципион Азиатский. В молодом возрасте этот Антиох пробыл в Риме больше десяти лет в качестве заложника, пока его не обменяли на младшего родственника, того самого, которому Полибий помогал организовать побег. Вернулся он на Восток, отягощенный некоторыми римскими привычками. Это касалось в основном налета народолюбия: он заговаривал со встречными людьми на улицах, раздавал подарки простым людям и посещал мастерские ремесленников. Больше всего соотечественников поразили его выходы на базарную площадь в тоге, он пожимал руки посетителям базара, уговаривал отдать свои голоса за него, словно изображая римского кандидата, ведущего предвыборную агитацию. Такие выходки настолько озадачивали жителей сирийской столицы Антиохии, непривыкших к подобному поведению монаршей особы, что они поменяли его прозвище с Эпифана на Эпимана (что означает «безумный», «юродивый»). Очевиден урок, который Антиох хорошо усвоил в Риме: народ вещь полезная, особенно его голоса.

Не менее забавным кажется рассказ Валерия Максима про очередного члена семьи Сципионов во II в. до н. э., Публия Корнелия Сципиона Назику. Во время выступлений перед выборами на должность эдила он пожимал руки избирателям (очень распространенный обычай среди кандидатов, как тогда, так и теперь). Неожиданно ему попалась пара сильно натруженных рук, и молодой аристократ решил остроумно поинтересоваться: «Не имеешь ли ты привычки ходить на руках?»[27] Его слова были услышаны толпой, и народ решил, что он насмехается над бедностью и тяжелым трудом. Результат был предрешен: Сципион проиграл выборы.

Так какая же политическая система установилась в Римской республике? Равновесие между различными интересами было не столь честным, как рисовалось Полибию. Бедные никогда не попадали на верхушку власти, простые люди не могли перехватить политическую инициативу; аксиомой была формула: чем богаче гражданин, тем большим политическим весом он обладает. Но подобный перекос характерен и для многих современных стран так называемой демократии: и в Риме тоже богатые и привилегированные граждане соревновались между собой за высшие должности и власть, которые им давались путем голосования и с согласия простых людей, притом что никто из простых избирателей не имел средств на выдвижение собственной кандидатуры. Как молодой Публий Корнелий Сципион Назика смог убедиться, успех богатых – дар, принимаемый из рук бедных. Богатым пришлось усвоить урок: они зависели от народа как единого целого.

Полибий был уверен, что устойчивое государственное устройство обеспечивало хорошую основу для развития успеха за пределами Рима. При этом он побывал в гуще военных событий на стороне Рима, испытал на себе агрессивность римской власти, демонстрировавшей нескрываемые амбиции завоевать весь мир. Римляне «не только возымели смелую мысль, – писал Полибий в конце своего изложения Первой Пунической войны, – о подчинении и покорении мира, но и осуществили ее». Но не все были с этим согласны. «Некоторые эллины» думали, что успех римлян был «случайным и бессознательным».[28] Многие в Риме настаивали, что их быстрая экспансия была следствием того, что они вели справедливые войны, сражались при поддержке богов в целях самозащиты или поддержки союзников, которые часто звали их на помощь. И никакой агрессии, разумеется.

Если бы Полибий прожил еще сотню лет и увидел статуи полководцев выше человеческого роста с земным шаром в руках, то он наверняка порадовался бы правоте своих слов. Жажда мирового владычества, безусловно, проявляется во многих латинских выражениях о могуществе римлян в I в. до н. э. и позднее. Юпитер в «Энеиде» Вергилия предрек римлянам: «вечную власть». Однако логика его же собственного повествования продемонстрировала, что Полибий ошибался, считая, будто и в далекие времена римляне увлекались идеологией агрессивного империализма или доктриной «предопределения судьбы». В реальности во всех слоях римского общества присутствовала жажда славы, страсть завоеваний и жадность до добычи в результате побед. Не в последнюю очередь надежда на богатые трофеи поманила народ, проголосовавший за начало Первой Пунической войны. Но какими бы фантазиями ни обменивались гости на Сципионовых пирах, ни одна из них не оборачивалась планом мирового господства.

Подобно тому, как распространялось влияние Рима в пределах Италии, римская экспансия III и II вв. до н. э. вне полуострова выглядела значительно сложнее, чем победоносный парад легионов, стройными рядами прошедших по завоеванным территориям, как нам изображает известный миф. Во-первых, римляне были не единственными действующими лицами в этом спектакле. Это не был уютный мир миролюбивых народов, тихо занимавшихся своим делом, когда врывались ненасытные головорезы из Рима. Какой бы скепсис, вполне оправданный, ни вызывали попытки римлян объяснить свои войны исключительно просьбами союзников и друзей о помощи (известное оправдание для самых кровавых войн на земле), внешнее давление на политику Рима сбрасывать со счетов нельзя.

Восточное Средиземноморье, от Греции до современной Турции и еще дальше, являлось основной ареной военных действий Рима в этот период. Это была неспокойная территория с постоянно конфликтующими политическими силами, меняющимися участниками союзов и неутихающими гражданскими войнами, подобными тем, что раздирали первоначально Италию, но гораздо мощнее. Это было наследие Александра Македонского, применявшего тактику налета и грабежа на покоренных землях. Он умер в 323 г. до н. э., и ему не пришлось расхлебывать последствия своих побед и ломать голову над тем, что же делать с завоеванными народами. Его преемники создавали конкурирующие династии, которые включались в непрекращающиеся войны друг с другом и с мелкими соседями по периферии своих государств. Пирр был одним из таких правителей, Антиох Эпифан – другим. Последний, вернувшись домой после плена в Риме и поупражнявшись в популистской политике, за десять лет своего правления (с 175 по 164 г. до н. э.) умудрился затеять войны с Египтом (дважды), с Кипром, Иудеей (спровоцировав восстание Маккавеев), Парфией и Арменией.