но интересами был тесно связан с их миром. Приобщение к нему началось на выставках в первой половине 80-х годов XIX века, дружба продолжалась до конца дней дяди Гиляя. Для старой Москвы выставка художников — событие. На памяти дяди Гиляя выставки набирали силу. Когда он приехал в Москву, их устраивали совсем мало, потом выставок становилось все больше, и со временем они превратились в живописный вихрь, который мчался по Москве, затихая летом, но с осени снова обрушивался на город, увлекая москвичей в свой красочный мир.

Первая выставка, которую увидел в Москве дядя Гиляй, была ученическая — московского Училища живописи, ваяния и зодчества. И полюбил живопись. Полюбил язык красок, бесконечное разнообразие его оттенков, удивительную возможность выражать чувства, настроения, мысли. Где бы ни был дядя Гиляй, куда бы ни уносили его дела, каковы бы ни были задания газет, он хотел во что бы то ни стало попасть на открытие очередной выставки художников в Москве, спешил и успевал. Хранил пригласительные билеты на Передвижную, Периодическую, Союза русских художников, «Бубновый валет»…

Владимир Алексеевич был приверженцем реалистической живописи, не признавал, так и говорил, «красочного недомыслия» — слишком сурова была действительность, слишком хорошо знал ее. И все же художники самых различных направлений приглашали его на свои вернисажи, присылали билеты.

О выставках в старой Москве обязательно давали отчеты крупные газеты, причем статьи появлялись в день вернисажа, на следующий, а случалось, и в ожидании его. Каждый рецензент в меру знаний и вкуса что-то хвалил, что-то отрицал, о чем-то просто рассказывал…

Сначала выставки кочевали по Москве, но понемногу приобретали свои постоянные помещения.

Улицами выставок в старой Москве стали Большая Дмитровка, Воздвиженка[13], Мясницкая, Петровка, Кузнецкий мост, Страстная площадь[14]. Принимали в своих залах выставки художников Исторический музей, Московский университет.

Наконец, было выстроено Союзом русских художников во дворе Училища живописи, ваяния и зодчества специальное выставочное помещение со стеклянным куполом-фонарем в крыше, с верхним светом, льющимся в залы. Отношение к художникам, к их труду с 80-х годов прошлого века менялось в лучшую сторону. Исчезало былое равнодушие, возникал интерес к тому, что делает художник, и, хотя круг ценителей искусства живописи все еще оставался мал, он заметно ширился.

Выставки одного художника устраивались редко, если и бывали, то посмертные. Но без выставок, представляющих работы многих художников, Москва с 80-х годов не жила.

Пропустить выставку, не посмотреть ее для дяди Гиляя было таким же невозможным делом, как пройти мимо подавленного горем человека. Художественную жизнь Москвы он знал не хуже, чем жизнь московских трущоб: после тусклых, безобразных, невообразимо унылых красок подвальных ночлежек на выставках он с удовольствием погружался в иной мир.

Любил живопись. Любил художников за бесценный дар, позволяющий создавать картины, в которых мысль выражалась языком красок, цветом.

Когда дядя Гиляй стал входить в среду художников, на выставках показывали свои первые работы молодые тогда Валентин Серов, Сергей Васильевич Иванов, Исаак Ильич Левитан, в расцвете творческих сил были Василий Поленов, Репин, Виктор Васнецов, а также Елена Поленова, Константин Коровин, Аполлинарий Васнецов, Сергей Малютин… Как можно было остаться равнодушным? С некоторыми из художников — с Алексеем Кондратъевичем Саврасовым, братьями Левитан, Виктором Симовым — познакомился дядя Гиляй в юмористических журналах Москвы, где они подрабатывали иллюстрациями, рисунками. Нередко делал подписи в стихах к картинам художников, воспроизводимых журналами. В 1882 году в качестве годовой премии подписчикам журнал «Москва» высылал олеографию[Многокрасочная литография с картины] картины Репина «Бурлаки на Волге», подписью к ней печатались стихи дяди Гиляя под тем же названием. Так возникло знакомство с Репиным.

Незадолго до появления на ученической выставке работы Сергея Иванова «Переселенка» Гиляровский написал стихи «Переселенцы», запрещенные цензурой. Как было не забиться сердцу, когда увидел он картину Иванова!

Дядя Гиляй общался больше с художниками, которые еще не достигли славы, и с начинающей молодежью. Отдавая дань таланту больших мастеров, все жe чаще появлялся он в кругу художников не первой величины, именно эта среда и молодые нуждались в большем участии, внимании. Можно назвать многих известных художников, которые дружили с дядей Гиляем, — И. Е. Репин, А. Е. Архипов, К. А. Коровин, С. В. Малютин, они постоянно бывали в Столешниках. Но самое подробное перечисление имен не даст представления о действительном круге контактов дяди Гиляя с теми, кто творил русское живописное искусство. Нелегкое дело искусства требовало от художников больших жертв, порой нечеловеческого напряжения сил — это сразу понял дядя Гиляй и не пропускал возможности помочь, ободрить, проявить внимание. Стены квартиры Гиляровского заполнены картинами. Нет, скорее этюдами, подаренными в разное время как память, знак внимания, как благодарность.

Дядя Гиляй намеренно не составлял собрания картин, никогда не покупал, не подбирал работ художников определенного круга, не заменял одну картину другой, в его доме живописные полотна — большие и маленькие — не имели истории приобретения, хозяин их не мог гордиться спасением того или иного от неумелого хранения, пока они были собственностью кого-то другого. Нет. Каждая работа художника в собрании дяди Гиляя всегда попадала к нему непосредственно из рук художника-автора и оставалась в его доме навсегда не как вещь, которая стоит дороже или дешевле, но как бесценный пласт жизни, как след общений и дружбы, которые бережно хранит память.

Здесь надо оговориться: иногда все же дядя Гиляй покупал картины, но только с ученических выставок. Вот что рассказывает в своих воспоминаниях о характере этих покупок бывший ученик Училища живописи А. М. Герасимов: «Однажды я пришел к В. А. Гиляровскому домой в Столешников переулок. Проходя по коридору в кабинет к Владимиру Алексеевичу, увидел довольно много небольших картин, приставленных к стене. Повернув одну из них, я увидел этюд, разглядывая следующие, я все больше и больше удивлялся. Этюды были один другого слабее. „Смотришь?“ — спросил Владимир Алексеевич, открывая дверь комнаты. Недоумение мое было настолько велико, что, забыв все на свете, я ответил ему вопросом:

— Кто же это, Владимир Алексеевич, дарит вам?

— Никто, сам покупаю, — ответил