Помимо загрязнения и сокращения среды обитания, главная угроза птицам Китая — широко распространенная нелегальная ловля птиц сетями и добыча их с помощью отравы ради употребления в пищу. В некоторых древних городах, включая Нанкин, диких птиц, кроме того, многие покупают, чтобы держать дома и выпускать в дни буддийских праздников: считается, что это создает хорошую карму. (В монастыре около Нанкина одна монахиня сказала мне, что монахам не важно, какие именно живые существа выпускать: значение имеет только количество.) По словам Сорокопута, соблюдения запрета на торговлю дикими птицами нельзя жестко требовать без риска «социальной нестабильности», поэтому он и его группа главные усилия направляют на то, чтобы просвещать покупателей. «Мы говорим людям: если вы любите птиц, не держите их в неволе, пусть свободно летают в небе, — сказал он. — И еще мы рассказываем, какими паразитами и вирусами можно заразиться от птиц. Мы действуем не только убеждением, мы еще и пугаем!»

Сорокопут согласился, хоть и без особой радости, сводить меня на нанкинский птичий рынок. Там, в лабиринте улочек к северу от реки Циньхуай, мы увидели свежепойманных жаворонков, бьющихся о прутья клеток. Увидели, как мальчик приручает воробья на поводке, поглаживая его по голове. Увидели высокие конусообразные кучи птичьего помета. Наименее огорчительным для меня был вид клеток с волнистыми попугаями и муниями: они, вероятно, родились и выросли в неволе. Несколько бóльшую жалость внушали яркие экзотические птицы — фульветты, листовки, юхины, — выхваченные из тех или иных осаждаемых человеком южных лесов и привезенные в Нанкин. Мне тяжело было их здесь видеть, но они казались не вполне настоящими, потому что мне не довелось познакомиться с ними в естественной среде. Одно дело порнофильм с участием диковинного незнакомца, совсем другое — узнать в его персонаже лучшего друга: сильней всего расстроили меня клетки с самыми знакомыми мне птицами — щурами, дроздами, воробьями. Меня потрясло, насколько меньшими по размеру, насколько более обтрепанными и униженными выглядели они здесь, чем в ботаническом саду. Мне вспомнилось, что написал Сорокопут, отвечая Сяосяогэ: заповедник оберегает территорию. Животное может быть на территории, но почти в такой же мере территория может быть в животном.

Две самые популярные дикие птицы в Нанкине (обе певчие) — это крохотная, похожая на драгоценный камень японская белоглазка и несчастная хуамэй. Только что пойманную певчую птицу продают всего за полтора доллара, но после года приручения и обучения одна птица может идти за триста долларов. Белоглазки содержались в элегантных, довольно просторных клетках, и можно было воображать или надеяться, что существование в них сродни домашнему аресту. Но большинство хуамэй, каких я видел на рынке, томились в неприглядных деревянных «камерах» со сплошными боковыми стенками, в них птица едва могла повернуться. Передняя стенка была решетчатая, птицы в белых очочках молча смотрели сквозь прутья, а цена их между тем росла.

Первым, что сделал Дэвид Сюй со своими новыми клюшками для гольфа, было вернуть их мне на время. Очередной длинный день («вначале дело, потом развлекаться») мы закончили посещением более старого из двух имеющихся в Нинбо полей для гольфа. Хотя воздух от часа к часу становился все хуже, район города, куда мы приехали, выглядел симпатично. Улицы вдруг стали не так сильно забиты машинами, дома были обсажены скорее для красоты, чем ради пропитания, строительный мусор был аккуратно спрятан, а не вывален у обочины, билборды рекламировали жилые кварталы с такими названиями, как, например, «Долина тосканского озера». И вообще, Китай с его безудержной погоней за прибылью, с его баснословными миллионерами, с его колоссальным слоем бедных при отсутствии социальной защиты, с его центральным правительством, помешанным на государственной безопасности и умело использующим национализм для затыкания ртов критикам, Китай, переложивший бремя регулирования в сфере экономики и защиты окружающей среды на кровосмесительные союзы бизнеса с местными органами власти, уже успел к тому времени стать в моих глазах самым республиканским[39]местом, какое я видел. Здесь, между строго охраняемым горным лесом и ярко-синими водами Дун Цянь Ху (буквально: Восточного Денежного озера), действует гольф-клуб «Нинбо Делсон Грин Уорлд».

Поле для гольфа обустроил отошедший от дел бизнесмен, который в 1995 году, облетая города Китая, искал, к чему бы приложить свое богатство. В самолете, направлявшемся в Нинбо, он уронил на пол очки; их поднял мужчина, оказавшийся мэром Нинбо. Власти города незадолго до этого решили, что Нинбо нуждается в поле для гольфа, и готовы были продать за привлекательную цену кусок заповедного леса тому, кто возьмет на себя необходимые работы.

Генеральный директор клуба, молодая, красивая Грейс Пэн, провезла нас по полю на электрической тележке. Основные зоны там узкие, зеленые и окружены травой, похожей на зойсию, — зимой она становится почти белой. Волнистые светлые холмы уходили вдаль, растворяясь в дымке, как барханы в пустыне; у кэдди[40](большинство их составляли девушки) головные уборы и шеи были обмотаны белой тканью на манер Т. Э. Лоуренса Аравийского. На ближних девяти лунках мы увидели три группы игроков, на дальних — ни одной.

— Гольф в Китае — по-прежнему игра для узкого круга, для богатых людей и бизнесменов, — сказала Пэн.

Пожизненное членство в клубе стоит шестьдесят тысяч долларов; за миллион можно купить вдобавок виллу на прилегающей охраняемой территории. По словам Пэн, многие из двухсот пятидесяти пожизненных членов, в том числе владелец фабрики, подаривший мне клюшки, играют здесь редко или не играют вообще. Несколько человек, однако, приезжают пять раз в неделю и играют на очень хорошем уровне. Стоя в самой высокой точке поля, у края лесного заповедника, мы смотрели, как три завсегдатая начинают игру на длинной и сложной лунке. Один из них отправил мяч через изогнутую основную зону в сучковатый кустарник, и Пэн крикнула ему:

— Ха-ха! Не слишком удачно!

Я намеревался поучить Дэвида Сюя пользоваться клюшками на тренировочном участке поля, но, когда Пэн предложила мне самому сыграть несколько лунок, я потерял всякий интерес к педагогике. Кэдди принялась распаковывать наши клюшки, а сотрудница, ведающая прокатом инвентаря, стала искать туфли для гольфа моего большого размера. Пэн показала мне на новое здание клуба — оно строилось рядом с очень уютным старым зданием, которому было всего десять лет.

— Богатые люди в Нинбо совсем молоды, — объяснила она. — Тут не как в США, где богатые — это часто люди в возрасте. В Китае очень стремительно все меняется, строить надо быстро. Надо очень быстро все обновлять, чтобы привлекать новых людей.

Сюй, мисс Ван и я двинулись вслед за кэдди к десятой лунке. Это была лунка на пять ударов с изгибом пути, первым ударом надо было перебросить мяч через опасную водную преграду. Я оглядел пустые холмы-барханы, за которыми смутно чернел далекий зубчатый горный гребень. Клюшка-драйвер, которую подала мне кэдди, была темно-красная, как яблоко в карамели, блестящая и воздушно-легкая. Вот он каков, подумалось мне, гольф в полном смысле слова: экзотический пейзаж, новенькие клюшки последней модели и ни души на дальних девяти лунках, кроме меня и свиты из двух человек, которым я плачу непосредственно, и третьего, которому платит правительство, проявляя ко мне радушие. Сюй, мисс Ван и кэдди стояли отдельно друг от друга и на почтительном расстоянии от меня. Я кожей ощущал, как они хотят, чтобы я преуспел, и мной овладело чувство ответственности: я обязан был преуспеть. Впервые в жизни не переусердствовать с замахом. Позволить клюшке сделать свое дело. Голову держать опущенной, энергично повернуть бедра. Я пару раз прикидочно взмахнул девственной красной клюшкой. И потом послал мяч точнехонько в далекую середину основной зоны.