Только пару раз удивили уже пообтершегося в войне Леху мертвецы – те, что сидели, словно живые, в недотепистом маленьком не то бронетранспортере, не то тягаче – сзади у них была прицеплена бравого вида пушчонка, да заброшенный взрывом в ветки сосны боец, которого первыми заметили конвоиры и один даже бахнул в лежащего высоко на ветках и поблескивавшего оттуда свежепокрашенной каской красноармейца из винтовки. Видно было, что попал, тело еле-еле шевельнулось, но по-мертвому, как мешок с тряпками. Середа презрительно хмыкнул. После тех, кто сидел в тягаче, настроение у артиллериста явно ухудшилось, хотя вроде куда уж хуже. А тут презрительно посмотрел на радовавшегося своему попаданию в труп конвоира.

Потом колонна долго тянулась мимо здоровенных автобусов, мощных и явно комфортных. Строй немцев дружно мочился в кювет, не обращая внимания ни на проходивших пленных, ни на друг друга. Совершенно спокойно. При этом у многих были явно другого сукна мундиры, высокие сапоги, надраенные с остервенением до зеркального блеска и фуражки с теми самыми, высоко задранными тульями. Леха решил, что это явно штабники – больно уж автобусы внушали уважение. На здоровенных, блестящих свежим никелем решетках радиаторов этих чудовищ было крупно написано «VOMAG»[47], но такой марки Леха не видал ни разу. Даже не слыхал.

В общем, наблюдать-то он наблюдал, но уставать от этого не прекратил, ноги уже стали чугунными, а конца переходу было не видать. Жаль, сразу не остались с этими Логиновым да Спесивцевым – и Петров бы жив был, и сами бы в плен не попали, а засада бы прошла еще горячее, в этом Леха был уверен. Конечно, тут не совсем «Контр-страйк», но, глядишь, и он бы в суматохе пригодился. Впрочем, вид у соседа был мрачный и встревоженный, потому Леха решил не делиться с Семеновым своими умозаключениями.

Ну на фиг… только нервы трепать. И так тошно. Да еще сзади колонны несколько раз раздавались выстрелы, и это тоже сильно действовало на нервы. Леха знал, что кто-то, не вынеся дороги, валился без сил – и тут же земной путь очередного слабака заканчивался. Впрочем, вколоченное в сознание Лехи понятие о том, что если ты неудачник – то только из-за самого себя, давало сейчас трещину. Слишком могучие силы колотились вокруг, чтобы представлять человека могущим в одиночку менять свою судьбу.

Положение было куда хуже архиерейского. То есть какое может быть положение у архиерея, боец не знал, но часто слышанная в детстве поговорка была привычной. Паскудное было положение, чего уж там. Больше всего тревожило то, что германцы дело свое знали четко, конвой службу нес умело и старательно. Колонну военнопленных пасли так, что удрать пока возможности не было никакой, тем более если бежать втроем-вчетвером. Трое конвоиров были на лошадях и всякий раз, когда колонна шаркала мимо более-менее удобного для побега места, это место сразу же перекрывалось этими всадниками, будь они неладны. Семенов лихорадочно прикидывал один вариант за другим – и все они совершенно не годились. Немцы были бдительны и караульную службу исполняли без поблажек.

Общая картинка складывалась очень неприятной, в этом боец был полностью согласен с Жанаевым: не нужны они немцам живыми. Не плен это, а балаган смертный, особенно жуткий своей спокойной механичностью. Глупый потомок с горечью заявил, что, дескать, гонят их как скотину, но это только потому ляпнул, что никогда сам скотину не гонял и не представлял, какое это тонкое дело – гнать скотину так, чтобы она не покалечилась, не переутомилась, не голодала и не страдала от жажды, чтобы после перегона не заболела и не сдохла. Так гнать, как их гонят, можно только для того, чтобы постепенно ослабить, заморить и потом чтоб перемерли. Чтобы за три дня пленных не напоить и не накормить – такого в пунктуальном немецком порядке быть не могло. Предусмотрительные люди так не сделают. Значит, что? Значит, у них приказ – пленных не кормить, потому как немцы все по приказу делают. Ну вообще разумно: еще день-два – и, как сказал Жанаев, бежать уже сил не будет. В это как-то не верилось – ну не могут же нормальные люди так поступать с другими людьми! И умирать, тем более так по-дурацки, – жутко не хотелось.

Хотя… с одной стороны, на политзанятиях много раз говорили, что капитализм бесчеловечен, с другой – совсем недавно лектор из штадива долго разглагольствовал про то, что немецкие рабочие и крестьяне оченно страдают под страшным гнетом своих капиталистов и только и ждут, чтобы обратить штыки на своих угнетателей. Что-то не видно такого было: те же фрицы, что чинили автомобиль и чистили пулемет в деревне, были совсем не барчукового вида, сразу понятно, что работяги, привычны к железу. Да и конвоир, который как раз шел неподалеку, явно был не буржуй – крепко сбитый, прочно стоявший на ногах, и ручонки у него, как разглядел Семенов, с такими же мозолями, что были на лапах у самого Семенова или Жанаева, да и покойного Петрова. Странно все это – тот же курчавый брюнетистый лектор из политотдела штадива очень профилем был похож на жидов с немецких листовок, а толковал о братстве с немецкими трудящимися. Но на немецких листовках – на всех – писалось черным по белому, что, дескать, весь этот поход – только для того, чтобы таких лекторов замогилить, очистить от них Россию, и всем наступит счастье даром. В общем, все это непонятно, понятно одно – кормить или не будут вовсе, или очень мало, с водой ровно так же, а вот гнать маршем будут всерьез, до изнурения. Значит, еще день-два – и будешь тащиться с потухшими глазами, пока не загнешься.

Разбитый танк, названный в честь антилопы какой-то – видно, коровы африканской, как подумал постеснявшийся расспрашивать Семенов, тоже никакой радости не доставил, так, мелкое злорадство разве, что еще добавилось германцам хлама на дороге. Заботясь о моральном состоянии своих, Семенов, естественно, не стал распространяться о том, что, может, и валяются оба танкиста в леске. Жанаев бы, пожалуй, понял все нормально, а вот в том, что потомок не скиснет, уверенности никакой не было. Потому и не стал толковать боец про то, что к «дегтяреву» полагался ЗИП[48]со сменным стволом, и поменять в принципе ствол можно, и если бы этим стали заниматься Логинов со Спесивцевым, то вполне могли и не успеть удрать. Правда, самому Семенову как-то ни разу ствол менять не пришлось, но в ЗИПе ствол был. И в наставлении по стрелковому делу на ДП, каковой Семенов учил-читал, про смену ствола было. Но это все в теории, как говаривал взводный. Не меняли его практически в боевой обстановке, надобности не было. Меняют ствол при повреждении или по износу и по перегреву. А до этого у пулеметного расчета Семенова дело не дошло. Его пулемет искалечило близким взрывом, а второй номер с ЗИПом остался в соседней ячейке навсегда. Так то, по уму если, запасной ствол – вещь в хозяйстве не лишняя. При грамотном подходе он позволяет починить пулемет после попадания в ствол, например, что и в танке может случиться, – от любого рикошета по торчащему из брони стволу. «При варианте применения его в доте, там он прям как по заказу – вещь архинужная», – вспомнил слова взводного боец. Но дот – это дело неизвестное, а вот в танке, даже таком несерьезном, как этот плавающий, в укладке внутри есть запасной ствол. В зажимах на стенке боевого отделения. Там и пружины и всякая мелочь, упоры боевые, прицел и мушка, и, кстати, сошки для применения в пехоте тоже должны быть. Менять его хлопотно, но тем не менее опытный пулеметчик может поменять стволы, хотя и не быстро. В отличие от ДП там не фиксатор, а винт. Возни, значит, больше. И нервы нужны как канаты пеньковые. Ствол ДТ чуть толще и тяжелее и к перегреву устойчивее. Потому менять все же сложно. Пулемет снимать надо и внутри менять. Сидя в танке, который на такой момент безоружен. Так что если танкистам жизнь стала не дорога – то могли заменить ствол на холодный. И удлинить возможное время интенсивной стрельбы еще на один ствол. Остальное в пулемете не так сильно перегревается.