И снова юноша выругался. Что он может, пьяный и безоружный, против солдат Гиппократа? Даже если от них удастся ускользнуть, их множество у главного входа во дворец. Никаким образом Аврелии, ее сыну и Элире – Ганнон не сомневался, что она будет настаивать, чтобы Элиру взяли тоже – не позволят уйти. Ему хотелось кричать от бессилия.

– Я не могу оставить вас.

– Придется. На время.

– Но это чудовище Гиппократ…

– Он не может причинить мне больше вреда. Теперь, когда я знаю, что ты здесь… – Она протянула руку, и молодой человек схватил ее, желая, чтобы его чувства через пальцы передались возлюбленной.

– Я придумаю, как убежать.

– Обязательно придумаешь. – В ее голосе слышалась уверенность, и это помогло успокоиться ему.

– Как я могу послать тебе весточку? – спросил Ганнон.

– Рядом с агорой есть пекарня, там пахнет сластями и выпечкой. Это лучшая пекарня в Сиракузах – во всяком случае, так все говорят. Элире иногда позволяют ходить туда, если Гиппократ нами доволен. Больше ничего не могу придумать – разве что у тебя вырастут крылья и ты прилетишь.

– Я найду ее.

И снова его ошеломило видимое хладнокровие Аврелии. Новая волна ярости прокатилась по нему. Когда Гиппократ ими «доволен»? Ганнон дал себе страшную клятву, которую запечатлел в сердце: мерзавец умрет за это. Но сначала нужно вытащить их отсюда.

– Гадес! Больно! – жаловался Урций.

– Хватит стонать, как старуха. Я разматываю так нежно, как только могу.

Прошло два дня, и Квинт снимал повязку с раненой руки своего друга. Когда последний слой был удален, Урций не смог скрыть своей озабоченности.

– Ну? – спросил он.

Солдат посмотрел на внутреннюю часть повязки, а потом на дырку с обеих сторон трицепса. Ткань была в крови, но без оттенка зелени. Оба отверстия покраснели, но края не казались такими уж страшными. В обоих скопилось немного гноя, но они были розово-красные, а не гниющие.

– Выглядит неплохо. Не пахнет. Похоже, врач был прав.

Урций хмыкнул.

– Пожалуй, соленая вода действительно убивает инфекцию.

– И еще уксус, которым он промыл рану… Ты вопил, когда он это делал, – насмешливо сказал Квинт.

– Будто ты бы не вопил! Ты сам из тех, кто стонет, когда в сандалию попадет камешек.

– Верно, – печально усмехнулся Квинт. Взяв рулон материи рядом с собой, он начал заново перевязывать Урцию руку. – Бьюсь об заклад, еще неделя-две – и сможешь выполнять свои обязанности.

– Хорошо бы. Хочется снова приступить к муштровке вместе с тобой и остальными. – Раненый состроил гримасу. – Мало наших осталось.

Оба замолкли, вспоминая Волка, Невезучего и десятки других, погибших во время побоища при штурме Сиракуз. Не только их манипула понесла тяжелые потери. Точное число всегда было назвать трудно, но говорили, что в тот день в море погибло более двух тысяч легионеров и примерно столько же моряков. Атака на Гексапилы прошла не лучше: обстрел там был не менее точен, чем в гавани. Говорили, что Марцелл закипел от ярости, когда до него дошли известия. Всего было потеряно свыше легиона, не считая сотен, умерших от ран позднее. Выжившие раненые по-прежнему заполняли койки в наспех устроенных госпиталях. Таких, как Урций, чья рана больше не требовала наблюдения врача, послали выздоравливать среди товарищей. И с тех пор его выздоровление определенно ускорилось, подумал Квинт.

Неудачный штурм и потери тяжело сказались на боевом духе солдат. Имя Архимеда, до того неизвестное, стало символом зла. Люди с трепетом произносили его или старались не произносить вообще. Недели две после неудавшегося штурма, если над стеной появлялся какой-нибудь брус или бревно, среди римлян распространялась паника. Потребовалось некоторое время, прежде чем легионеры поняли, что сиракузцы просто насмехаются над ними. Когда они поняли это, к ним вернулось мужество, легионеры стали подходить к стенам и выкрикивать оскорбления, но через пару дней вражеская катапульта убила дюжину солдат, чем вселила страх в остальное войско Марцелла. Потери привели к выпуску приказа, чтобы никто не пересекал линию римской территории без прямого указания центуриона или старшего командира. У Квинта это не вызвало негодования. Как и у других солдат, кого он знал. Даже Коракс был рад оставаться пока подальше.

– Повторный штурм будет самоубийством, – проворчал он как-то вечером, обходя палатки своей манипулы. – Марцелл прав, отгородив нас от этих ублюдков. Если такими большими силами не удалось взять город, нечего и думать, что новый штурм закончится лучше.

– Ну и ладно, – сказал Квинт, накладывая новую повязку на руку Урцию. – В ближайшие месяцы у нас будет уйма времени познакомиться с новыми товарищами.

Юноша подмигнул Матвею, который в самом деле оказался хорошим парнем, а к тому же еще и хорошим поваром – лучше всех в заново сформированном контубернии. Он появился в палатке как практический ответ Марцелла на тяжелые потери войска. Части, где старшие командиры погибли, объединили с теми, чьи командиры уцелели. Матвей и более сорока его товарищей теперь влились в манипулу Коракса. Квинт же и Урций получили четверых новых соседей по палатке, в том числе Матвея и солдата по имени Марий.

Урций наклонил голову.

– С тех пор как ты пришел, еда стала лучше, это точно.

Матвей отвесил шутливый поклон.

– Ты говоришь, что защитники будут голодать, но двадцатимильная стена, какую мы строим, не помешает хитрым грекам получать снабжение с моря.

Квинт нахмурился, признавая это. Урций сплюнул.

– Будем надеяться, что обещанная морская блокада будет скоро установлена.

– Я бы не стал ждать, затаив дыхание, – сказал Квинт. – Сегодня утром Коракс сказал Витрувию, что в верхах ходят слухи, будто Сенат выделил новые корабли, но их не достаточно, чтобы Марцелл перекрыл все подходы к обеим гаваням днем и ночью.

– Значит, осада затянется. – Урций не казался очень расстроенным.

«И никто не расстроится», – подумал Квинт. Он не был готов признать вслух, но ему тоже это доставило облегчение. Несмотря на желание Рима победы в войне, недавний жестокий бой убавил у него охоты воевать. Когда-то Квинта бы ошеломили такие чувства. А теперь он ощутил лишь укол вины.

– Здесь не так плохо, верно? – сказал Матвей и улыбнулся, увидев кивки. – Мы в милях от болот, рядом с которыми приходится жить людям, что держат осаду к югу от города. У нас хорошие выгребные ямы, в избытке еды и вина, которое постоянно умудряется доставать откуда-то Креспо…

Все рассмеялись над этим, особенно Квинт. В последние дни он наловчился обменивать продукты на вино. Иногда просто воровал его у местных жителей, торгующих в лагере возле их палатки. Однажды он даже стащил мех из-за палатки квартирмейстера. Если Коракс что-то и подозревал, то молчал. Пока солдаты выполняли приказания и не воровали у других частей его манипулы, ему было все равно. За такую терпимость гастаты любили центуриона еще больше.