– Не так давно? Думаю, что помню… Та, которая замужем?

– Да. – Ганнон почувствовал, как его охватывают горячие чувства, но совладал с ними. Нужно, чтобы голова была холодной. – Она здесь. В Сиракузах.

– Шутишь!

– Нет. Видел ее около двух недель назад.

– Так вот почему ты так озабочен! Задумал, как бы ее трахнуть, да? – Клит зашелся хохотом, но, увидев, что Ганнон не присоединился, нахмурился. – Конечно. Она римлянка и не может свободно расхаживать по городу. Позволь угадать… Она пленница или рабыня, так?

Ганнон кивнул.

– Это будет нетрудно устроить. Положение командира среднего звена дает некоторые привилегии. Я пойду с тобой посмотреть, какой болван ее купил. Если ударить его несколько раз головой об стену, он увидит, как разумно будет продать ее тебе. Естественно, за гроши.

– Спасибо. Ты хороший друг, Клит. Но все не так просто.

– Почему же?

Ему пришлось бросить кости и рискнуть надеждой.

– Потому что ее владелец – Гиппократ.

У Клита захватило дыхание.

– Ты шутишь.

– Хотел бы я, чтобы это была шутка.

– Ты знаешь, что я поклялся служить Гиппократу и Эпикиду, обоим, не жалея сил, до самой смерти. – Голос Клита звучал твердо. Он уже связал себя обязательством.

– Раньше ты говорил, что Гиппократ может быть… – Ганнон помолчал, подыскивая слово. – Неприятным. Меня беспокоит, что он проделывает с Аврелией самые отвратительные вещи. Я не могу остаться в стороне и ничего не делать. Я должен освободить ее. – Клит ничего не говорил, и страх Ганнона возрос. – Здесь ничего общего с войной против римлян и моей верностью правителям. Если дойдет до такого, я умру, защищая ваш город. Клянусь тебе могилой моей матери.

Его слова потонули в зияющем молчании между ними.

– Будь я проклят, Клит, это женщина, которую я люблю, – сказал Ганнон.

Он уже видел, как стража Гиппократа приходит арестовать его. И был ошеломлен, когда Клит расхохотался.

– Что такого смешного?

– Твоя жгучая страсть, друг мой. Твои старания убедить меня, что твое желание не повлияет на военные усилия.

– Так ты поможешь мне?

– Как я могу не помочь? Ведь ты помог бы мне освободить мою возлюбленную, разве нет? Если бы это не противоречило твоей войне против Рима?

– Баал-Хаммон мне свидетель, помог бы! – с жаром подтвердил Ганнон.

– Значит, я прав. Нам нужен план, – заявил Клит. – Но особенно не надейся. Одно то, что нас двое, еще не значит, что все получится. Более вероятно, что у нас на глазах Гиппократа сбросят со стены.

Мрачное предупреждение не удержало Ганнона от улыбки. Теперь он был не один.

– К этому можно привыкнуть, – сказал Матвей, подставив лицо склоняющемуся к горизонту солнцу. – Теплое солнышко днем. Приятный ветерок с моря. Никаких командиров в пределах видимости.

– Как и долбаных сиракузцев, – добавил Урций, плюнув с деревянной стены в направлении осажденного города.

Квинт не собирался спорить с товарищами. И правда, в последние недели жизнь немного успокоилась, но после ужаса неудачного штурма Сиракуз солдаты не видели в этом ничего плохого. Кроме того, было большой удачей, что командующий Марцелл не взял их часть с собой, когда недавно отправился преподать урок городам, объявившим себя союзниками Сиракуз. Мегару Гиблейскую он взял штурмом и сжег в назидание тем, кто бросает вызов Риму. Хотя победу и рассматривали как нечто большее, чем возвращение одного городка, римляне понесли большие потери… Хватит думать об этом! Временами Квинт задумывался, не сдают ли у него нервы, отчего испытывал стыд. Он не признавался в этом ни одной живой душе, даже Урцию. Но теперь вспыхнул.

– Нам бы не помешало встретить вражескую атаку, – сказал он с жаром.

– А? – Матвей посмотрел на него, как на сумасшедшего. – С какого перепою тебе этого захотелось?

– Солдаты коснеют, если не видят активных действий, – огрызнулся Квинт.

– Спятил, – сказал Матвей, постучав по голове. – Меня вполне устраивает еще немного побыть в стороне от сражений.

Раздраженный и немного обеспокоенный, что кто-то разглядит правду под его бравадой, Квинт немного прошел вдоль укрепления. Секция, какую они охраняли, располагалась близ основного лагеря и включала одни из проделанных через равные промежутки ворот, выходивших на Сиракузы. Ворота открывались, только когда посылали дозор проследить за возможной активностью противника. К счастью, такое случалось редко. До сих пор солдаты испытывали разумное почтение к смертоносным устройствам Архимеда. «Зачем рисковать жизнью солдат на ничейной земле, когда не планируется никакого штурма стен? – думал Квинт. – Марцелл не такой дурак. Он временно бережет силы для того времени, когда они понадобятся».

Ходили слухи, что в Сицилию направляется флот из Карфагена. Говорили, что он высадит войска на юго-западе. Это имело смысл. Там, на побережье, располагались города Гераклея и Акрагас, и почти до окончания предыдущей войны они служили оплотом Карфагену. Если слухи имели под собой основание, Марцелл не станет принимать вызов, решил Квинт. Несомненно, поэтому он и стал покорять городки вроде Мегары Гиблейской. Если слишком большая часть острова перейдет к Сиракузам и Карфагену, положение римлян в Сицилии окажется тяжелым для обороны, особенно если скоро прибудут тысячи карфагенян.

– Ставлю обол, что знаю, о чем ты думаешь, – откуда-то справа и сзади донесся голос Урция.

Квинт обернулся; ему не понравилось, что он не услышал приближения друга, и его по-прежнему раздражали собственные мысли.

– Ни о чем особенном.

– Врешь.

Уязвленный Квинт открыл рот, чтобы дать язвительный ответ, но Урций опередил его:

– Все мы забиваем себе голову дерьмом, с ужасом думая о еще одном сражении, брат.

Юноша посмотрел в обе стороны вдоль вала; к счастью, там никого не было.

– Кто сказал, что я думал об этом? – с пылом спросил он.

– Это ясно как день при взгляде на твое лицо, Креспо. Почему? Да потому что все мы до одного думаем о том же! Тразименское озеро и Канны были ужасны, и мы никогда их не забудем, но побоище в гавани было чуть ли не хуже. Все утонувшие… – Урций состроил гримасу. – Человек не может без ущерба для себя видеть такие вещи. Снова испытать тот кошмар никому не захочется. Это нормальная реакция. У нас всех на душе одно и то же.

Он крепко сжал другу локоть. Квинта распирала масса чувств. Страх. Облегчение и гордость, что у него есть такой друг, как Урций. Любовь к человеку, который видит его слабость и не осуждает за нее.

– Когда придет время идти и сражаться снова, твои яйца съежатся, но ты будешь сражаться вместе с нами, верно?