— Почему ты с самого начала не рассказал мне правду?!

— Потому что думал, будто прежняя жизнь навсегда осталась позади.

— Неужели ты отказался от нее ради меня?

— Ради тебя, ради любви, ради душевной свободы.

Она улыбнулась сквозь слезы.

— Хотя отныне ты принадлежишь не мне, я рада, что ты жив, Кун.

— Ошибаешься, Мэй, по-настоящему я принадлежу только тебе!

— Но я простая девушка, а она дочь императора. Я видела, насколько она прекрасна!

— Ты несравнимо лучшее ее. Роднее и ближе, а значит, красивее.

Она понимала, что Кун говорит не о той красоте, которая зависит от удачно подобранной одежды, украшений и косметики. Он имел в виду ее внутреннее очарование, подобное огню в очаге, которое оставалось неизменным всегда, не важно, как она выглядела и во что была одета.

Когда Кун обнял ее, Мэй чувствовала, как по телу разливается внутреннее пламя, как нарастает душевное волнение, как все чаще бьется сердце. Она обвила его шею руками, сомкнула губы с его губами, и они соединились в жарком танце за пределами всех границ.

Мэй говорила себе, что ничего не помешает ей сполна насладиться счастьем чудесной встречи, ничто не станет преградой для будущего.

Луна ярко освещала комнату. Листья деревьев отливали темным серебром, цветы мерцали призрачно и нежно. Их острый и сладкий аромат струился в раскрытое окно и проникал в комнату, где на циновке неустанно сливались воедино две тени.

А после Мэй поняла, что он вынужден ее покинуть, что он должен вернуться к той, другой.

— Разве мы не можем уехать? — тихо спросила она.

Кун помрачнел.

— Если я исчезну во второй раз, Юйтан неминуемо поймет, что что-то не так. Он перевернет Поднебесную, но отыщет меня и казнит, ибо такое не прощают никому. К сожалению, я не могу обрести другую внешность, другое лицо. Не в моих силах избавиться от метки.

— А где те люди, что когда-то вовлекли тебя в это?

— Они живы и до сих пор служат Юйтану, а их сыновья — мне. Ты не представляешь, сколько голов полетит, если все откроется! В Поднебесной существует закон взаимной ответственности, который распространяется на весь род преступника! Казнят не только меня, Чжуна и Шона, но и всех моих и их родственников! Я не хочу, чтобы их наказали за то, что я совершил, будучи мальчишкой!

Мэй горько усмехнулась.

— Знал ли ты тогда, что когда-нибудь женишься на дочери самого императора!

— Будь моя воля, я отказался бы от этого брака, но судьба не оставила мне выхода.

Мэй молчала. Чувствуя ее отчаяние, ее ревность, Кун сжал кулаки.

— Прости, я нарушил клятву. Я не прикоснулся бы к Сугар, если б не проклятое желание Юйтана увидеть своего внука! Он одержим продолжением рода, не зная о том, что сам не сумел зачать ни одного ребенка! Когда Сугар забеременеет, я буду свободен от этого.

— Так или иначе, ты останешься с ней.

— Мы что-нибудь придумаем. А пока я сниму для тебя дом и найму слуг. Я буду приходить к тебе так часто, как только смогу.

Мэй покачала головой.

— Я останусь в мастерской. Не стоит привлекать лишнего внимания к нашим отношениям.

Он тяжело вздохнул.

— Наверное, ты права, но мне не нравится, как ты живешь. Ты должна хотя бы бросить работу!

— Пусть все будет так, как есть, — мягко сказала она. — Поверь, мне не нужно ничего, кроме твоей любви.

Кун проводил ее до ворот мастерской, и всю дорогу Мэй чувствовала, как сильно он страдает. Но и она страдала не меньше. Чтобы как-то отвлечься, она рассказала ему про Тао, и Кун ответил:

— А я ничего не знаю о своем единственном брате. Мать сказала, он ушел на заработки в Кантон и куда-то пропал. Подумать только, у меня столько власти и денег, но я ничем не могу ему помочь!

Прощаясь, Кун обещал прийти как можно скорее. Он выглядел растерянным и мрачным, и Мэй старалась его ободрить. Однако когда он ушел, она дала волю слезам.

Ей не хотелось его отпускать, отдавать другой. В душе Мэй пробудилась решимость, о которой она не подозревала. Она не могла лишиться самого прекрасного из миров, какой когда-либо создавали бога. Её любовь была дождем, падающим с неба, и не в ее силах было остановить этот поток.

Однако вернувшись к себе, она передумала. Мэй решила отказаться от борьбы. Дело было не в том, что волей судьбы ее соперницей стала дочь самого сына Неба. Просто ее искреннее, сильное, как сама жизнь, чувство должно было победить и так. А если этого не случится, тогда ничто не имеет смысла.

Между тем, несмотря на свою неопытность, Сугар поняла, что Киан был у другой. Она с детства знала, что никакой мужчина не довольствуется одной женщиной. И в маньчжурских и китайский семьях человека, чье состояние позволяло иметь наложниц, но он отказывался от этого, считали скупым и не заслуживающим уважения. Чем больше женщин было в семье, тем большим почетом она пользовалась.

Хотя брать наложницу до истечения года со дня брака считалось дурным тоном, ничто не мешало мужчине проводить свободное время на стороне. Однако это, как все на свете, должно было иметь свои причины: жена не умеет одеваться и причесываться, она скучна или нерадива.

Сугар тихонько поплакала, но к приходу Киана умылась, накрасилась, искусно уложила волосы, нарядилась, накрыла на стол и повеселела. Мужу ни в коем случае не нужно видеть плохого настроения жены, иначе у него появится лишний повод завести любовницу.

К сожалению, Киан не обратил внимания на то, как она выглядит, не стал есть и, сославшись на усталость, лег спать. Он не прикоснулся к жене, что послужило лишним доказательством того, что он посетил другую женщину.

Воображая грубоватую, кокетливую певичку, Сугар задавала себе вопрос, чем та может быть лучше нее. Ведь она знала грамоту, умела петь, аккомпанируя себе на музыкальных инструментах, играть в шашки, могла со вкусом подобрать ткани для одежды и украшения комнаты, выбрать бумагу для свитков. Вероятно, дело было в магии телесных удовольствий, в том чувственном очаровании, какое редко достигается с помощью выучки, потому что является даром природы.

Сугар прекрасно помнила, что обязана отдаваться мужу так часто, как он того пожелает. Чтобы он мог удовлетворить свою страсть, и чтобы у нее была возможность забеременеть, ибо рождение детей являлось ее первейшим и главным долгом. Но как доставить ему истинное удовольствие, являлось для нее загадкой.

Сугар не ведала, любит ли она Киана, она знала только, что принадлежит ему душой и телом, что она обязана сделать все для того, чтобы он был доволен ею. Неважно, если при этом ей придется улыбаться сквозь слезы, таить в душе тоску и досаду.

Она понимала, что должна быть счастлива хотя бы тем, что именно ее дети станут его наследниками и что Киан никогда не сможет взять в дом женщину, которая не понравится Сарнай. Вспомнив о старухе, Сугар сказала себе, что неплохо было бы придумать повод покинуть Кантон, хотя ей и нравилось здесь. Сарнай обещала подсказать девушке, как влиять на мужа, и сулила сделать так, чтобы ее постель стала для Киана самым желанным местом на свете.