– Ты Таньку не трожь. У нее алиби. В то время, когда этот Зельманд в ее квартире шарился, мы с ней вместе были у Павловской Людмилы Сергеевны, она подтвердит, никуда не денется. Это бывшая любовница Глеба, у нее дача в поселке Кленовом – от поворота первый дом с флюгером. А прописана она в квартире по улице Шатурской дом сорок, квартира тридцать четыре. Проверь! Нас видела куча народа, в том числе и какой-то Рома, приятель этой Павловской. Кстати, квартира Павловской тоже разгромлена. Там тоже кто-то что-то искал! Это не воры, потому что деньги, техника, ценные вещи, все осталось на месте. Дверь не взломана, открыта ключом. Мою квартиру тоже вскрыли вчера и тоже ничего не пропало. Именно поэтому я не ночую дома – боюсь! Так что Таньку не трожь! Она святой человек и никакого многоугольника с ее участием быть не может. Она знать не знает этого Зельманда!

– Тогда откуда у него ключи от квартиры?

– Так разбирайся, на то ты и профессионал!

– Где ты сейчас живешь?

– К делу это не имеет ни малейшего отношения. Я ведь не подозреваемая?

– Как сказать... Я бы с удовольствием посадил тебя денька на три в «трюм» – это наш изолятор, он в подвале находится...

– Ты просто дрянь!

– Чтобы иметь возможность видеть тебя, когда захочется.

– Скотина!

– И восхитительную возможность слышать...

– Что-то спасателей долго нет.

– И электрики с вертолетчиками не торопятся!

– Давай, сами кого-нибудь вызовем, – Сычева нащупала на груди мобильный.

– Не надо! Когда еще на такой верхотуре на халяву с красивой женщиной посидишь?

– Ты считаешь меня красивой?

– Как Анастасия Заворотнюк.

– Не смей меня ни с кем сравнивать! Даже с Заворотнюк. Что там кричат внизу?

– Кажется, чтобы мы тут еще чуть-чуть потерпели. Когда я был маленький, папа меня учил, что если чего-то очень боишься, нужно громко запеть и тогда страх сам испугается и удерет.

– Запеть?

– Да!

– И какой песни боится твой страх?

– Нам ли, стоять на месте, в своих дерзаниях всегда мы правы! [1] – громко и чисто пропел Карантаев. – Труд наш есть дело чести, есть подвиг доблести и подвиг славы!!

Вороны ответили ему громким карканьем.

– Нам нет прегра-ад, – подхватила Сычева песню, которую хорошо знала из старых советских кинофильмов, – ни в море, ни на су-у-ше!

– Нам не страшны, ни град, ни облака-а-а! – вдруг подхватили из других кабинок. Запели даже мамаши с детьми, даже подростки, которые по идее, эту песню знать не могли.

– Пламя, души своей, знамя страны своей, мы пронесем, через миры и века-а-а-а!!

Вдали послышался вой пожарной сирены.

Карантаев вдруг резко встал и раскинул широко руки.

– Я больше не бою-ю-юсь! – закричал он. – Я ни черта, ни фига, нисколечки не бою-ю-ю-юсь!!!

Отставать от лейтенанта было как-то неловко, Сычева тоже отцепилась от поручня, встала и помахала руками, изображая полет.

– И я не боюсь, – не очень уверенно сказала она.

В других кабинках продолжали громко петь советскую песню. Сычева, скосив глаза, рискнула посмотреть вниз. Там подъехали две пожарных машины и вокруг них началась суета.

– Вряд ли лестницы достанут до нас, – сказал Карантаев и, вдруг оттолкнувшись от пола, встал вверх ногами, уперевшись головой в скамейку.

Одновременно с этим колесо неожиданно дернулось и пришло в движение.

Лейтенант покачнулся и стал заваливаться за невысокие перила.

– Стой! – заорала Сычева и бросилась к лейтенанту. Она схватила его за пыльные стоптанные ботинки и стала тянуть их на себя, стараясь изменить центр Карантаевской тяжести. – Гимнаст хренов!! Долбаный эквилибрист! Придурок! Больной! – Она прижимала его ноги к своей груди так, будто они были самой желанной ее добычей.

От натуги и ужаса, глаза у лейтенанта вылезли из орбит, щеки покраснели, а уши приобрели фиолетовый цвет.

– Эвектвичество дали, – пуская пузыри изо рта словно младенец, вымолвил оперупономоченный.

– Держись, долбаный сыщик! Не падай, скотина! – заорала Сычева, но слова ее потонули в буре аплодисментов и восторженном свисте зрителей из других кабинок.

– Молодец, парень! – заорали они. – Браво, бис, твою мать!!

Мимо, хлопая крыльями, снова пролетела ворона. «Ха-ха-ха!» – прохохотала она. Сычева почувствовала, что ее лоб, спина, руки покрываются потом а сердце выделывает такие ритмические кренделя, при которых уже не живут. Карантаев неумолимо, настойчиво кренился за борт, он оказался неподъемно тяжелым, этот крепенький, низенький Карантаев.

– Держись, миленький! – простонала она. – Ох, какую же я на тебя жалобу накатаю!.. Держись, гад, если ты навернешься, меня ж, блин, посадят за то, что я мента за борт спихнула-а-а-а!

Неожиданно перед ней возникла пожарная лестница. Зачем было подгонять лестницу к уже движущемуся колесу, было непонятно, но Сычева, решив, что зря технику эксплуатировать не будут, воспользовалась моментом и накинула ноги лейтенанта на верхнюю ступеньку, насильно согнув их в коленях.

Карантаев, почувствовав под ногами опору, с готовностью зацепился за ступеньку коленями и повис вниз головой.

Кабинка неумолимо спускалась вниз, оставляя лейтенанта висеть, словно гимнаста под куполом цирка. Сычева, поняв, что сделала что-то не то, вцепилась лейтенанту в ремень.

Колесо вращалось, кабинка спускалась, лейтенант цепко держался ногами за лестницу, ремень в его джинсах натянулся и подозрительно хрустнул.

– Штаны оставь, у меня трусы грязные, – жалобно попросил красный как рак Карантаев. Сычева отпустила ремень.

Зрители опять засвистели, захохотали и зааплодировали.

– Извини, – сказала Сычева удаляющемуся от нее лейтенанту. – Я хотела как лучше.

– У тебя получилось, – грустно ответил ей Карантаев. Он не пытался ни подтянуться, ни зацепиться – висел как сарделька, грустно провожая Сычеву глазами.

– Ты продержись! – закричала она. – Совсем чуть-чуть продержись! Тебя спасут! Вертолетчики, астронавты, психологи, психиатры...

– Нам ли, стоять на месте, в своих дерзаниях всегда мы правы! – тихо, но бодро запел Карантаев.

– Труд наш, есть дело чести, есть подвиг доблести и подвиг славы! – глотая слезы, подхватила Сычева, а потом и другие фальшивые голоса.

Она видела, как к лейтенанту подъехала следующая кабинка, как какие-то здоровые, веселые мужики в шесть рук стащили Карантаева с лестницы и стали хлопать его по плечам, по груди, по щекам, и вливать в рот пиво из банок.