Копаясь во всем этом хламе, я нашла синопсис.

«Двойные жизни: истории начала и конца».

Найдет особенный отклик у поколения X, у мужчин-мальчиков, только начинающих испытывать стрессы и нагрузки, с которыми сопряжен уход за престарелыми родителями. В «Двойных жизнях» я с особой пристальностью рассмотрю:

— мое растущее понимание характера отца, человека неблагополучного, когда-то отдалившегося от меня;

— мое нелегкое превращение из беззаботного молодого человека в главу семьи, в то время как моей любимой маме угрожает смерть;

— возмущение моей жены, привыкшей к сказочной жизни на Манхэттене, из-за переезда в провинцию. Следует заметить, что моя жена Эми Эллиот-Данн является прототипом главной героини популярной книжной серии «Удивительная Эми».

Насколько я понимаю, дальше синопсиса дело не пошло. Во-первых, Ник осознал: ему ни за что не понять «некогда отдалившегося отца». Во-вторых, Ник увиливал от обязанностей главы семейства. И в-третьих, я никогда не проявляла особого недовольства по поводу смены места жительства. Да, слегка расстроилась вначале, но никакого возмущения. Много лет подряд мой муж расхваливал эмоциональную устойчивость людей Среднего Запада. Они неприхотливы, скромны, не живут напоказ. Но именно поэтому их судьбы не самый богатый материал для мемуаров. Представьте себе аннотацию на обложке: «Люди жили долго и добропорядочно, а потом умерли».

И еще… меня слегка укололо это «возмущение моей жены, привыкшей к сказочной жизни на Манхэттене». Может, я и в самом деле… слегка упряма. Я пытаюсь мыслить в духе Морин и переживаю насчет того, что мы с Ником не слишком-то подходим друг другу. Что он мог быть счастливым с женщиной, которая со всем пылом заботится о муже и истово ведет домашнее хозяйство, а мне-то уж точно не похвастаться соответствующими навыками. Но я очень хочу их приобрести. Я хочу заботиться о том, чтобы у Ника никогда не заканчивалась его любимая зубная паста. Я знаю, что объем воротника его рубашек равен обхвату моей головы. Знаю, что я любящая женщина, наибольшее счастье для которой — сделать мужчину счастливым.

Я честно старалась следовать этим правилам в отношении Ника. Какое-то время. Но не хватает самоотверженности. Единственный ребенок, как постоянно пеняет Ник.

Все же я стараюсь. Постоянно помню, что, вернувшись в Карфаген, Ник окунулся в свое детство. Он рад вновь оказаться там, где прошли его юные годы. Он сбросил почти десять фунтов веса, поменял стрижку, купил новые джинсы и обалденно выглядит. Вот только вижу я его редко, когда он приходит и уходит, и всякий раз ему якобы недосуг. «Тебе не понравится» — вот обычный ответ, если я прошу Ника взять меня с собой, куда бы он ни шел. Подобно тому как он сбросил за борт, будто ненужный груз при аварии, своих родителей, он пытается сбросить и меня. Я не соответствую его новой жизни. Нику приходится работать, чтобы обеспечить мне минимальные удобства в этом городе, а на самом-то деле ему хочется просто жить в свое удовольствие.

Прекрати, прекрати это, Эми! Ты должна найти светлую сторону в жизни. Ты должна извлечь образ мужа из темных-претемных мыслей и окунуть в сияющие, золотистые, бодрые. Ты должна еще чаще, чем привыкла, показывать ему обожание. И Ник ответит тем же.

Только очень жаль, что я не чувствую взаимности. Мой разум занят мыслями о Нике. Они гудят там, словно пчелиный рой: «Ник-Ник-Ник-Ник-Ник…» А когда я воображаю себя на его месте, мое имя звучит в его разуме, словно хрустальный колокольчик, раз или самое большее дважды в день, а потом быстро стихает. А я всего-то и хочу, чтобы он думал обо мне хотя бы столько, сколько я думаю о нем.

Разве это плохо? Уже и не знаю…

Спустя четыре дня.

Там, в оранжевом свете уличного фонаря, стояла она. Энди. В тонком сарафане, с волосами, волнистыми от ночной сырости. Она кинулась через порог, протянув руки, чтобы обнять меня.

— Подожди, подожди! — зашипел я, закрывая двери, и тут же угодил в объятия.

Энди прижалась щекой к моей груди, а я закрыл глаза, ощущая под ладонями ее обнаженную спину. В душе кипела тошнотворная смесь облегчения и страха, как если бы, уняв зуд, вы вдруг поняли, что процарапали кожу до крови.

У меня есть любовница. Пришла пора признаться, что у меня есть любовница. Теперь можете от меня отвернуться. Это в том случае, если раньше я вызывал какую-то симпатию. У меня есть хорошенькая, молодая, очень молодая любовница. Зовут ее Энди.

Я знаю, что это плохо.

— Малыш, мать твою, почему не звонил? — спросила она, все еще прижимаясь ко мне.

— Я знаю, любимая, надо было. Но ты представить себе не можешь. Это какой-то кошмар. А как ты меня нашла?

— В твоем доме темно. — Энди крепче обняла меня. — Поэтому я решила искать тебя у Го.

Она знает мои привычки, знает, где меня искать. Мы встречаемся уже довольно долго.

У меня есть хорошенькая молодая любовница, и мы встречаемся уже довольно долго.

— Я волновалась о тебе, Ник. Ужасно. Представляешь, сижу у Мэди, смотрю телевизор, и вдруг с экрана парень, похожий на тебя, рассказывает, что у него пропала жена. А потом я понимаю: это же ты! Представляешь, в каком шоке я была? А ты даже позвонить не попытался.

— Я звонил.

— Ну да… «Ничего не говори, жди, пока мы не обсудим все». Ты командовал, а не пытался со мной поговорить.

— Мне не удавалось побыть одному. То родители Эми, то Го, то полиция. — Я вдохнул запах ее волос.

— Значит, Эми исчезла?

— Да, исчезла. — Вывернувшись из объятий Энди, я уселся на диван. Она опустилась рядом. Нога прижималась к моей, рука держала мою. — Кто-то ее похитил.

— Ник… ты в порядке?

Ее шоколадные волосы волнами падали на шею, ключицы, грудь. Один локон шевелился в такт дыханию.

— Нет, не очень… — Я приложил палец к губам и кивнул в сторону коридора. — Сестра.

Мы молча сидели рядом. В телевизоре мелькали черно-белые копы. Люди в фетровых шляпах кого-то арестовывали. Я чувствовал ее плечо. А потом Энди повернулась ко мне и, словно мы отдыхающая пара, пожелавшая вечером посмотреть кино, поцеловала меня.

— Нет, Энди, нет… — шепнул я.

— Да, Ник. Ты мне нужен. — Она снова поцеловала меня и забралась мне на колени, поерзала. Подол хлопкового сарафана задрался выше колен, одна из туфелек упала на пол. — Ник, я так волновалась. Я хочу почувствовать твои руки. Только об этом я и думаю. Мне страшно, Ник.

Энди всегда отличалась чувственностью. И это не иносказание, подразумевающее секс. Ей нравились прикосновения, поглаживания, она любила перебирать пальцами мои волосы, дружески почесывать спину. Прикосновения успокаивали и утешали ее. Ну и секс она тоже любила, само собой.

Одним рывком я спустил верх ее сарафана и положил ладонь ей на грудь. Проклятая похоть так и норовила возобладать над осторожностью.