сеть маршрутов разной протяженности связывала их с азиатскими и глобальными морскими путями [Zheng Yangwen 2012]. Торговцы и особенно первые китайские рабочие-мигранты устремлялись за рубеж; китайская миграция в Юго-Восточную Азию неуклонно возрастала, несмотря на чередование волн ужесточения и ослабления правительственного контроля. Она достигла максимума во времена кризиса переходного периода между династиями Мин и Цин, около середины XVII века [Wang Gungwu 1996]. Миграция одного миллиона китайцев, отправившихся в Юго-Восточную Азию между XV и XVIII веками, подразумевала формирование значительных китайских общин в больших и малых торговых центрах Восточной Азии, особенно в регионе Юго-Восточной Азии и Филиппин [Parker C. 2010: 137–143]. По словам Джона Э. Уиллса, «китайцы были повсюду, несмотря на то что государство Мин запрещало своим гражданам любые морские путешествия» [Wills 2011b: 24][275].

Во многих местах китайские работники и торговцы вступали в контакт с людьми из других регионов, в том числе из Южной Азии, Европы и с Ближнего Востока. В то же время они, как правило, поддерживали тесные связи с родиной. Поэтому неудивительно, что новости о положении дел в Юго-Восточной Азии становились известны в китайском обществе. В сообщениях из-за рубежа содержались сведения о Европе и европейцах, которые заметно отличались от благостных образов Дальнего Запада, представленных в Небесном Учении. Они складывались в картину жестокого мира постоянной борьбы за рыночные доли и экономическую выгоду, со сложной историей успехов, неудач и недолговечных союзов [Wills 2011a; Ptak 1998]. Европейцы были частью этого мира как минимум с 1512 года, когда португальцы захватили Малакку, чей правитель ранее был вассалом Китая. Уже в то время они встретили там китайских поселенцев, и через них известие об этом акте насилия дошло до Китая, где даже тридцать лет спустя чиновники спрашивали португальских негоциантов о причинах покорения Малакки [Cameron 1989: 138, 142, 144][276].

Подобные инциденты не прекратились и в XVII веке. К примеру, на Филиппинах, где испанцы основали колонию в XVI веке, 15 000 китайцев жили в одной только Маниле. Китайские мятежи были подавлены в ходе двух эпизодов массовой резни в 1603 и 1639 годах, и эти инциденты привлекли немалый интерес со стороны Китая. Первая бойня была подробнейшим образом описана путешественником Чжан Се в его популярной книге «Исследование восточных и западных морей» [Zhang Xie 1981][277]. Маттео Риччи во время своего пребывания в государстве Мин написал об убийстве более чем 10 000 китайцев [d’Elia 1942–1949, 2: 372–373]. Кроме того, имелись сведения о многочисленных китайских рабах в империях Иберийского полуострова – этот феномен был настолько распространен, что всех азиатских рабов в Испанской империи называли чинос (chinos) [Seijas 2014][278].

Инциденты с участием европейцев происходили и поблизости от материкового Китая. На Тайване, где китайские поселения существовали до прибытия европейцев, жалобы на голландское управление и высокие налоговые сборы звучали так громко, что дошли до центральных регионов Китая[279]. Помимо прочего, это причинило затруднения иезуитскому миссионеру Джулио Алени, который имел личные связи с голландскими моряками. Кроме того, ожесточенное соперничество между европейцами, в том числе попытка голландцев захватить в 1622 году Макао и вытеснить оттуда португальцев, было отмечено некоторыми китайскими наблюдателями [Dunne 1962: 184–185]. Происходили и более мелкие военные действия, предпринимаемые европейцами на китайской территории. Одним из примеров является экспедиция под командованием Джона Уэдделла, который, в нарушение всех китайских и португальских запретов, в 1637 году поднялся вверх по течению реки Чжуцзян и отступил лишь после причинения ущерба прибрежным районам и стычек с китайскими военными джонками [Cameron 1989: 219; Bolton 2006: 126–129].

Обычные отношения между китайскими и европейскими торговцами тоже не были особенно гармоничными. В период поздней Мин европейские торговцы часто изображали своих партнеров в крайне неприглядном свете [Demel 1992: 86], в то время как с противоположной стороны не было недостатка в сообщениях о беспринципном поведении и беспощадной спекуляции среди европейских коммерсантов. По крайней мере в некоторых частях китайского общества европейцы приобрели репутацию пиратов и контрабандистов, хозяйничавших у побережья Восточного Китая. К ним относились иберийцы, уже сотню лет включенные в японскую систему морского разбоя, которые действовали главным образом у побережий провинций Фуцзянь и Чжэцзян, как отмечается в различных китайских хрониках. Правительство Мин даже нарушило собственную политику неоказания поддержки китайским торговцам и в 1624 году поставило военный гарнизон на Пескадорских островах [Wong 2002: 458–459].

Так или иначе, для некоторых слоев китайского общества иезуитские миссионеры не отличались от европейских купцов и завоевателей, поэтому многие относились к ним с недоверием [Brook 2008: 96]. Некоторые критики указывали на экономическую деятельность Общества Иисуса, что было правдой: святые отцы дополняли ежегодные денежные поступления из Рима посредством деловых операций, вроде процентных ссуд[280]. И разумеется, за пределами круга новообращенных существовало общее беспокойство по поводу Небесного Учения, его иностранных священнослужителей и чуждой символики. Взращиваемое в климате политической нестабильности и социальной тревожности, это беспокойство, наряду с другими факторами, стояло за неоднократными инцидентами, когда миссионеры или здания католических миссий подвергались нападениям со стороны местного населения [Zürcher 1971: 190; Spence 2008: 47][281].

Распространялись экстравагантные слухи. В некоторых областях Китая люди шептались о том, что европейцы занимаются каннибализмом и поедают местных детей, – вероятно, эти сплетни были вдохновлены обычаем португальцев покупать детей для подручного труда [Cameron 1989: 143–146]. Более того, имеются свидетельства неоднократных заявлений о том, будто португальцы собираются вторгнуться в Китай [Wills 2011b: 52, 67–75]. В 1606 году неподтвержденная информация о скором вторжении, в подготовке которого якобы участвовали иезуиты, вызвала панику в дельте реки Чжуцзян, последствия которой привели к мятежным выступлениям среди китайских жителей Макао [Dunne 1962: 117–119][282].

Члены образованной элиты тоже подозревали иезуитов в шпионаже, и в данном случае речь шла об обвинениях в тайной подготовке к европейскому вторжению в Китай либо в использовании своих учений с целью лишить китайцев морального духа для сопротивления [Gernet 1990: 105–140][283]. Такие обвинения выдвигались во время гонений на христиан в Нанкине (1616–1617), и иезуит Антонио Ваньони был вынужден во всех подробностях раскрыть источник и каналы денежных поступлений католической миссии в Макао. Кроме того, святых отцов подозревали в подкупе своих последователей для организации в Китае мятежей [Kelly 1971: 36][284]. Утверждалось, что мятежи, задуманные иезуитами, должны были разразиться одновременно с иностранным вторжением.

Под предлогом торговли эти варвары арендовали земельный участок на Лусоне. Потом они убедили местных жителей уверовать в их доктрину и наконец захватили Лусон. Они всегда поступают таким образом – обращение