— Странно все это.

— Послушай, Элиза. Там, в оконной раме, был жучок, и мишенью, по всему видать, был не Корбут и я, а именно ты. Я спешил как мог. И успел хоть тебя защитить... Ты же моя внучка, хочешь ты этого или нет, но ты — моя кровь.

— Скажи, почему все это происходит? Кому это понадобилось, почему я?

— Ты... дочь Клауса Вернера.

— Ну и что?!

— Из-за него...

Старик обессиленно обвисает. Если он склеит ласты, я оболью его чернилами. Он что-то знает.

— Что именно? Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.

— Завещание Клауса. Ты — его дочь, больше у него детей не было, и он... Там, в конверте, твоя настоящая метрика. Она всегда была у меня — а кто-то думал, что у Корбута. За это его, наверное, и убили. Ты... дочь Клауса, его наследница.

— Почему Ольга хотела убить меня? Ты сказал, что знаешь.

— Она была...

Его глаза закатились. Еще один труп. Они просто сыплются на нас, как опавшая листва. Ну почему мне так не везет?!

— Надо уходить. — Рыжий щупает пульс старику. — Нужно поехать в какое-то спокойное местечко и подумать, что делать дальше.

— Тогда пойдем.

Мы выходим из квартиры, оставив дверь приоткрытой. Пусть старика поскорее найдут, а мы быстренько смотаемся отсюда, нам только соседей любопытных недоставало. Но сейчас полдень, все на работе. Ну, почти все, потому что кто-то поднимается по ступенькам. Что ж, попробуем замаскироваться. Мы прижимаемся друг к другу, сливаясь в поцелуе. Пусть думают, что мы — парочка влюбленных. Рыжий отлично целуется, но я не ведусь, у меня насчет этих дел есть не слишком веселые воспоминания.

В квартиру Климковского проскальзывает мужчина. На нем темная куртка и черные штаны, он напряжен, даже со спины видно. И хоть он идет к нам спиной, я узнаю его из миллиона других. Да, красавчик, там тебя ждет еще тот сюрприз! А мы потом проследим, куда ты пойдешь не солоно хлебавши.

— Ты его узнал?

— А то! Что он здесь делает?

— Надеюсь, мы это выясним.

Мы тихо сидим на ступеньках выше пролетом. Вот он вышел из квартиры, спускается вниз. Мы тоже потихоньку спускаемся. От нас так просто не уйти. Мы немного подождем в подъезде, а потом проследим и узнаем, с кем он столкнулся.

Он выходит из подъезда и идет по улице. Не может быть, дорогой, чтоб ты — и пешком! Где твой шикарный автомобиль?

Из-за поворота, взвизгнув тормозами, вылетела машина — желтая, дикий цвет взбесившегося подсолнуха. Эй, осторожно!

Но уже поздно. Звук, словно горох рассыпался — кто-то без лица высунулся из машины и поводит вокруг коротким дулом автомата. Наш подопечный упал с разорванной грудной клеткой — кровь брызнула в стороны. Возможно, он ещё жив, но умрет с минуты на минуту. А желтая машина уже пропала, но мне на нее наплевать. Я должна успеть, должна!

На меня смотрят глаза, полные боли. Стас... Я ничего, совсем ничего не могу поделать, жизнь вытекает из него на асфальт, не надо, Стасик, не бросай нас, дел-то еще полно!

— Остапову позвони, скажи... я не нашел... он все объяснит, — шепчет он.

— Сейчас «Скорая» будет, Стасик, потерпи!

— Не успею...

— Успеешь и выживешь! А я тебе потом все зубы повыдираю за паршивую игру, которую ты со мной затеял! Эй, слышишь? Не смей помирать, сукин сын, слышишь меня? Не смей, смотри на меня, не закрывай глаза!

Он цепляется за жизнь из последних сил, глаза его совсем черные, он сжимает мою ладонь, и мне вдруг приходит в голову, что пока он вот так держится за меня, он будет жить.

— Я держу тебя, не умирай, слышишь? Я потом даже пересплю с тобой, только не умирай!

— Лиза...

— Молчи, тебе нельзя...

— Остапов все объяснит...

У него прострелены легкие, на губах пузырится кровь, но мне кажется, что он может выжить, шанс есть. Вот и медики тащат носилки.

Он держит мою ладонь, а я сжимаю его. Я знаю, что иной раз это помогает: держится человек за кого-то — и жизнь теплится в нем. Возьми немного моей жизни, только не умирай, это плохая идея.

Приемный покой — картина знакомая, везде одинаковая. Стаса везут по коридору, на ходу срезая с него одежду. А я иду рядом и держу его за руку. Меня не гонят, врачи верят в приметы и знают, что иногда можно вот так — удержать.

— Лиза...

— Молчи, Стасик.

— Я... на пороге, помнишь? Прости меня... за все.

— Уже простила. Но примись только помирать — не прощу. Я... не хочу без тебя, слышишь? Не умирай, держись!

Словно мои уговоры чего-то стоят. Смерть не отступит, от Ирки же не отступила! Может, хоть Стаса нам оставит. Нельзя же вот так всех отнимать у меня.

— Лиза...

— Дальше вам нельзя.

Молодой усталый врач разжимает наши ладони.

— Он...

— Сделаем все возможное. Его быстро привезли, шансы увеличиваются. Молодой парень, здоровый. Надейтесь.

Я иду назад по длинному коридору. Я понимаю, почему Рыжий стал хирургом. Я бы вот не решилась ни за какие деньги, а уж за ту мелочовку, что платят ему, — так и подавно, но я его понимаю.

— Как он? — спрашивает Рыжий.

— Пока жив.

— Тогда идем отсюда, пока полиция до нас не добралась.

Туман упал на город. А я ужасно голодна.

— Подожди в машине.

— Вадик, ты куда?

— Не бойся. Вот Макдоналдс, куплю еды, ты же голодная как волк, и я боюсь, что ты меня съешь.

— Тебя я есть нипочем не стану, не хватало только отравиться.

Он идет в ресторан с яркой вывеской на фасаде. Я смотрю на дома, столпившиеся вокруг. Окна, за ними люди, но мы одни. Каждый сам за себя.

— Поехали, держи пакеты.

Из пакетов зазывно пахнет, они горячие и приятно тяжелые. То, что надо. Сейчас достану бутерброд, разверну обертку, а там чизбургер — румяненький, с кетчупом, и если запить его кока-колой...

— Лиза, перестань медитировать, слюной подавишься.

— А промолчать ты, конечно, не мог.

— Это невозможно. Ты обнимаешь пакеты, как львица добычу. Сейчас приедем в квартиру, помоем руки... Ну что, мне тебя учить?

Он прав, на нас миллиарды микробов. Вот только кушать очень хочется.

— Прекрати.

Рыжий смотрит на меня как на тяжелобольную. Что такое? Я не плачу, не бьюсь в истерике, хотя и могла бы, потому что посреди этого чужого города где-то захлебывается кровью Стас. Я молчу, что еще от меня требуется?