— Когда я тебя возненавижу, — ответил он, — обитель ангелов будет заброшена и наша нужда позабудется.

— А что у нас за нужда? — спросила она.

— Полагаю, это то, что вот-вот случится, — значительно ответил Энтони. — Я хочу сказать, чем человек проще, тем он ближе к любви. Если образец находится во мне, что я могу сделать, кроме того, чтобы позволить себе быть образцом? Я могу проследить за тем, чтобы не ненавидеть, но после этого Любовь должна сделать свое дело. Ну что, теперь пойдем? О любви и ненависти мы еще успеем поговорить.

— Хорошо, — кивнула Дамарис, — только скажи мне сначала одну вещь. Я весь день об этом думала. Ты считаешь, мне не стоит работать над Абеляром?

— Дорогая, ну о чем ты говоришь? — ответил он. — Ты знаешь о нем больше, чем кто-либо в мире, так почему бы не сделать из того, что ты знаешь, хорошую работу? Если ты, конечно, не станешь пренебрегать мной ради Абеляра.

— Ах вот, значит, что такое, по-твоему, беспристрастность? — поддразнила она его.

— Конечно. Я — это тоже твоя работа. И вся она едина и беспристрастна. Или едина и лична — как тебе больше нравится. На самом деле это всего лишь игра слов. Пойдем.

Энтони посмотрел на доктора Рокботэма и понял, что Дамарис права. Конечно, сначала он посмотрел на Квентина, но тот спокойно спал. Доктор уже собирался уходить. Энтони впервые повнимательнее вгляделся в его лицо. В общем-то, вполне обычное лицо, черты его не изменились, но дышали силой и решительностью, глаза были глубоки и мудры, рот крепко сжат, будто в клятве Гиппократа — печать молчания и знание выбора. «Асклепий», — подумал про себя Энтони и вспомнил змею, символ Асклепия. «Мы подтруниваем над медициной, — подумал он, — но в конце концов действительно стали знать немножко больше, чуть-чуть. Мы подтруниваем над прогрессом, но в некотором роде действительно прогрессируем: боги не забыли человека». На мгновение ему привиделась фигура в белом, с большим змеем, свернувшимся подле, в каком-то далеком храме Эпидавра или Пергама, в котором трудилось дитя Феба Аполлона, врачуя людей искусством, перенятым от кентавра Хирона, знатока трав. Помнится, Зевс испепелил его молнией, потому что своей мудростью целитель возвращал к жизни мертвых, и священный порядок мира оказался под угрозой. Но жезл со змеей уже не опускался, адепты целительского искусства разошлись по миру, исполняя свои благородные миссии. Энтони торжественно пожал доктору руку, словно выполнял обряд.

— Я думаю, с ним все будет хорошо, — говорил между тем доктор Рокботэм, и звуки простых слов наполняли уши Энтони тяжеловатой гармонией греков. — Налицо нервное истощение, похоже, он пережил сильный испуг. Но сон, покой и соответствующее питание быстро поставят его на ноги. Если бы вы могли оставить его здесь на день-другой, — обратился доктор к Дамарис, — это было бы замечательно. Конечно, его можно перевезти…

— В этом нет необходимости, — ответила она, а затем, помолчав, добавила: — Мой отец умер сегодня днем.

Энтони кивнул: он этого ожидал.

— Сидеть с ним не обязательно, — продолжил доктор после некоторой паузы, — сутки полного отдыха пойдут ему на пользу. Мисс Тиге, подумайте, если это для вас сложно…

Дамарис вскинула руку.

— О нет! — сказала она. — Конечно, он останется здесь. Он друг Энтони и мой. Я очень рада, что так получилось. — Она держала Энтони за руку, и его крепкое пожатие подсказало Дамарис, что радость еще вернется.

Сказав еще несколько слов, доктор ушел, и Дамарис с Энтони посмотрели друг на друга.

— Не скажу, что сожалею о твоем отце, — сказал он. — Я думаю, он завершил свое дело, — и когда она, соглашаясь, улыбнулась, продолжил: — А теперь я должен закончить свое.

Дамарис долго смотрела ему в глаза, а потом спросила:

— Можно, я пойду с тобой, куда бы ты ни собирался?

— Пойдем, — просто сказал он и протянул руку.

Они вместе шли по улице. Город был охвачен ужасом, народ куда-то попрятался. Их окружала полная тишина, только где-то неподалеку плакал ребенок. Этот звук был единственным человеческим звуком. Дамарис вспомнила, что первый совет Ватикана заседал под крики новорожденного. Это было все, что Ватикан мог сделать, и все, что он сумел вместить. Пока она думала об этом, опять прогремел гром. Но теперь в нем уже явственно различался рев живого существа. Вскинув голову, Энтони остановился и неожиданно для Дамарис ответил львиному рыку. Это был непостижимый клич. Ворвавшись в рокочущий рев, он усмирил и остановил его. Дамарис показалось, что прозвучало слово, но не английское, не латинское, не греческое. Может быть, это был иврит, или какой-то еще более древний язык, заклинание, которым допотопные маги разрешали споры среди духов, или слово на том языке, которым отец наш Адам называл животных в саду. Рев оборвался. Как только они двинулись дальше, вокруг поднялся легкий ветерок. Он слегка растрепал волосы Дамарис, легонько тронул рукав ее шелкового платья. Она украдкой посмотрела на Энтони и встретила его взгляд. Он улыбался, и она улыбнулась в ответ.

— Куда мы идем? — спросила она.

— На то поле, где ты нашла Квентина, — ответил Энтони. — Ты помнишь, что ты там видела?

Она кивнула.

— И?.. — спросила она, ожидая продолжения. Но он молчал и лишь спустя пару минут мягко сказал:

— Как хорошо, что ты пошла искать Квентина.

— Конечно, хорошо! — воскликнула она. — О, Энтони, только здесь все-таки нужно какое-то другое слово!

— Ну, тогда ты — хорошая. Ты права, со словами надо быть аккуратнее. Слово может исказить целый мир.

— Знаешь, именно слово стало причиной разделения церквей.

— О, сладчайшая из теологов! — воскликнул он. — Отныне главная для меня задача — точно выбирать слова для тебя. Добро всегда будет в тебе, а не в твоих поступках. Ты будешь самим добром, розовым садом святых. Встретишься со мной там завтра вечером?

— Так скоро? — улыбнулась она. — А святые будут меня ждать?

— Они посмотрят на тебя, как в зеркало, чтобы увидеть сияние Господа вокруг себя, и душа твоя будет намного чище, чем у них.

— Думаешь, я тебе поверю? — рассмеялась Дамарис.

— Чтобы доставить мне удовольствие, ты должна поверить, — убежденно сказал он.

— Ну что же, — звучит как поутру после вечеринки.

— Это подарок, полученный на вечеринке, — совершенно серьезно ответил Энтони. — Возможно, ради этого вечеринка и затевалась.

Они уже вышли из города и шли теперь к мостику, где Дамарис дважды побывала с Квентином. Дамарис казалось, что время просто летит. То ли его ускоряло счастье, переполнявшее ее, то ли попутный ветерок, игравший вокруг. «А ветер-то усиливается!» — отметила про себя Дамарис.

У мостика они остановились и посмотрели на расстилающиеся вокруг поля. Дамарис вдруг увидела, а потом и вспомнила столб огня на месте дома. Она совсем про него забыла, когда шла с Энтони по дороге, и теперь поняла, что шутливый диалог строился на контрасте с окружающим ужасом. Они были так счастливы, и так много опасностей окружало их. Она взглянула на Энтони и поразилась перемене. Перед ней стоял властный, суровый человек. Она вздрогнула.