Мы, еврейско-палестинские рекруты, сразу же стали испытывать восхищение перед этими австралийцами в надежде когда-нибудь создать свою национальную армию, такую же беззаботную и свободную от тяжелой военной дисциплины. А пока что мы были только взводом зеленых рекрутов, которые ожидали прибытия дополнительных добровольцев, чтобы со временем стать батальоном той боевой Еврейской бригады, которую Еврейское агентство («Сохнут») хотело создать в качестве ядра будущей еврейской армии, и британцы сопротивлялись этому. В то время я очень мало разбирался в политических проблемах, в которых, как впоследствии оказалось, был замешан. Вернувшись на скамейку на веранде, я с унынием вспомнил, как стал добровольцем. Это началось в 1941 году, в тот день, когда по радио объявили, что немцы бомбят Белград. Эта новость застала нас на железнодорожной станции Биньямины, поселка у моря, построенного Ротшильдами, где мы ждали поезда, на котором должны были вернуться в школу. Среди моих одноклассников был выходец из Югославии, позже ставший главнокомандующим Армии Обороны Израиля[77]. Он объяснил нашим учителям причины бомбежки и ее возможные последствия. Сербы и македонцы, сказал он, будут воевать с кем угодно, хорваты и словенцы тем не менее присоединятся к державам Оси. Югославия, таким образом, может оказаться поделенной между Италией, Венгрией и Германией. Слушая его, я думал о долине в районе Карниа, где я проводил летние каникулы, о прогулках вдоль югославской границы, о посещении вместе с отцом, инспектировавшим бывшие под его командой военизированные подразделения, подземных бункеров, которые охраняли дорогу от Тарвиса к Загабрии. Имена далеких, хорошо знакомых мест гонялись друг за другом вокруг станции Биньямина, как обрывки газет, что ветер крутил в воздухе. Сидя в тени эвкалипта, я следил за ними глазами, гадая, что там написано. Сильный порыв ветра поднял один из обрывков в воздух, направив его сперва в направлении виноградников, бесконечно растянувшихся по подножию горы Кармель, затем повернул обратно, сперва налево, потом направо, и под конец приземлил его на песчаную дорогу поселка. Серый осел опустил голову к земле и, отгоняя длинными ушами мух, терпеливо ждал, чтобы кто-нибудь обратил на него внимание. Босоногий араб, подоткнув под ремень полу своей галабии[78], сидел на поваленном стволе сухого дерева, глядя на нас без всякого интереса. Я по-прежнему заставлял себя думать о Диком Западе, пытаясь представить себя на пограничной станции среди ковбоев и индейцев, которые ожидают, когда их стадо коров громыханием копыт возвестит о своем приближении. Вокруг меня царствовала тишина, лишь изредка нарушаемая голосами моих товарищей, которые наполняли фляжки водой из станционного резервуара. Усталые и вспотевшие после длинного похода, они обсуждали последние военные новости и результаты экзаменов.

Положив голову на рюкзак, я размышлял о только что закончившемся трехдневном походе. Этот поход в конце семестра должен был завершить военную подготовку и познакомить нас с местностью. Англичане не одобряли эти школьные пешие марши. Дважды они останавливали нас по дороге от Зихрон-Яакова до Мегидо и допытывались о цели нашего путешествия. Поскольку наши документы были в порядке, они пропускали нас дальше, уверенные, что мы не посмеем идти невооруженными через арабские районы. Но маузеры-то были с нами, разобранные и упрятанные в подсумки, привязанные между ног у двух-трех девушек, выбранных для этой цели благодаря их скромным косам и невинным лицам, которые не вызывали подозрений. Более внимательный глаз заметил бы, что «капиталистические» юбки выдают их, поскольку из всех девушек в юбках были только они. Тем не менее англичане не слишком усердствовали и смотрели на это сквозь пальцы. Вспыхнувшая война создала зыбкую и хрупкую кооперацию между англичанами, евреями и арабами. Это был мир без соглашений и социальных контактов, полный взаимной подозрительности — каждая сторона знала, что другие готовятся к неизбежному бою. Тем не менее не только поэтому мы нагло чувствовали себя в безопасности. Это было безумство нашего возраста, а также неоправданная уверенность в том, что только наша сила способна обеспечить нам лучшую судьбу, чем у евреев Европы. Их трагедия была прямым следствием отказа эмигрировать в Палестину, пока отъезд был еще возможен; наша же удача являлась подтверждением правильности сионистского выбора, а уверенность в себе базировалась на наивной вере в то, что наша сила, а не мощь Британской империи, защищает нас от нацистской машины уничтожения.

Забыв об ужасах войны, мы пели, чтобы побороть жару и усталость, шагая по дороге апокалипсиса, которая подымалась от моря, вилась между высотками и спускалась к Мегидо, месту Армагеддона, последнего боя в день Страшного суда. Акации и смоковницы склонили ветви к горячей земле. Созревшая пшеница высоко стояла на небольших, разделенных камнями участках земли, которые зимой арабы натужно вспахивали, запрягши в деревянный плуг мула или осла в паре с маленькой тощей коровой. От веревочной упряжи у животных часто появлялись болезненные раны, на которые слетались, как на пир, стаи мух. Это был реальный, но отдаленный мир, который встречал наше самоуверенное нахальство тишиной, наполненной сдерживаемой ненавистью. Так, по крайней мере, казалось. А может быть, я и ошибался, и арабы не чувствовали по отношению к нам ничего, кроме страха и неловкости. Они же предпочитали не смотреть на нас. Когда мы внезапно встречались на изгибе дороги с арабами, которые гнали своих коз, те прижимались к обочинам, давая нам пройти. Больше всех страдали от этих встреч козы и овцы, безжалостно битые пастухами, чтобы животные быстрее сошли с дороги. Иногда какая-нибудь коза, лишенная политического благоразумия, терялась, не сходила с дороги и оказывалась среди нас, не реагируя на возмущенный лай собаки. Мы встречали козу громовыми взрывами хохота, поскольку подобное событие разбавляло монотонность марша, прерывало нить размышлений или заполняло пустоту в голове. Одну из ночей мы провели в молодежном поселке Шфейя, расположенном на единственном лесистом холме в округе. После обеда мы тренировались с деревянными ружьями, учились оценивать расстояние, обращаться с компасом и приобретали кое-какие знания по топографии. Вечером, после ужина, мы собрались в столовой на встречу с главным механиком нашей школы. Обычно мы видели, как он возится с тракторами, его руки перепачканы смазкой, синий комбинезон заляпан пятнами, рукава на сильных руках закатаны, и он полностью погружен в работу, которой мы все завидовали. Здесь, в Шфейе, он превратился в офицера Хаганы[79], подпольной военной организации Еврейского агентства. Он стоял перед нами, одетый в чистую накрахмаленную форму, хотя и без офицерских лычек, почти такой же элегантный, как британские офицеры. Вокруг него возникла атмосфера глубокого уважения, усиленного неожиданностью раскрытия его истинной роли. Он произнес короткую политическую речь. Мы, сказал он, должны быть готовы к войне с арабами, которая непременно вспыхнет, как только закончится война с немцами и итальянцами. Война за Великобританию уже выиграна, война за Ближний Восток еще не началась. Немцы и итальянцы пытались спровоцировать арабов на восстание против англичан, которые не позволяли никаких беспорядков во время чрезвычайного положения. Если бы британцы могли избавиться от сионистов, они бы с радостью это сделали, но не могут из-за Америки и из-за политических и моральных обязательств, которые они взяли на себя, приняв решение воевать с Гитлером. По этой причине они неохотно согласились сотрудничать с нами в боях против вишистской Франции[80]в Сирии и против нацистского восстания в Ираке. Они ценят то, что на территории Ближнего Востока евреи оказались способными собрать больше информации, чем вся британская служба разведки, вместе взятая, но этого они не хотят признавать. Они заинтересованы в сотрудничестве с евреями в качестве индивидуумов, но не хотят оказаться в долгу перед еврейскими организациями. Поэтому мы должны работать вместе по единой схеме, одобренной нашим собственным руководством. Война будет долгой — не месяцы, но годы. Миллионы солдат со всех концов империи пройдут через Палестину. Им понадобятся провизия, амуниция, медицинские услуги и вообще все, от иголок до автомобилей. В Палестине нет дерева, металлов и прочих материалов, но на всем Ближнем Востоке только евреи могут предложить британцам плоды своих знаний, а также технического и сельскохозяйственного опыта. Нам необходимо использовать этот шанс, предоставленный войной, чтобы создать базу для современной еврейской экономики, которая сможет по окончании войны поддержать наше собственное сражение за политическую независимость. Или мы выйдем из войны усиленными, или же наши национальные надежды лопнут навсегда.