Да, если и есть у меня семья — это мой театр. И если есть у меня партнер, то это Джордж. Мы вместе уже тридцать лет, и не было у меня более нежной дружбы, и не могла я мечтать ни о чем лучше этого. В наших отношениях никогда не было ничего сексуального, Джордж — голубой, и точка. Со мной сложнее, я — ни то ни другое. Пожалуй, я и влюблена-то никогда не была, если не считать нескольких увлечений женщинами вдвое старше меня. Наш театр — отличная компания в обоих смыслах этого слова.

Но я начинаю привязываться к фигуристой крашеной блондинке и ее сероглазой дочери. Матильда теперь приносит свой обед ко мне за столик и ест со мной. Еда — социальное действо. Мы в театре всегда едим вместе. Есть нужно со своей семьей.

Примерно с недельку после Большого Тарарама соседи вели себя тихо. Видимо, им нужно было время, чтобы прийти в себя. Было так жарко, что Лоран прямо с утра увозил всю молодежь на пляж, и потом они сидели дома, стеная и зализывая ожоги. Я записала целую пленку орущего Джорджа. Несколько отрывков из первого и второго актов, плюс немножко Джеймса в роли Лира, призывающего потопы и ураганы. Он очень хорошо это играл, с топаньем ногами и скрежетом зубовным. Если аккуратно смонтировать “Короля Лира”, получается одна сплошная семейная сцена на полную катушку. Я решила, что запущу пленку, если соседский шум станет уж совсем невыносимым. Я оставила несколько пауз для себя, чтобы визжать: “Что говорить! Когда нечего говорить!!!” Конечно, довольно трудно устроить настоящий шум в одиночестве, но при небольшой технической поддержке “Первоцвета” и Вильяма нашего Шекспира семейный скандал библейского масштаба был у меня всегда наготове.

А потом случилось непредвиденное. Соседи разругались между собой. Это началось перед самым ланчем. Я не уловила, в чем было дело, но интонация диалога между Маман и Луизой явственно изменилась. Старшая дама сказала что-то язвительное, и Луиза опрометью метнулась в дом. Наступила зловещая пауза. Я проплыла мимо них на пути в Сессенон, стараясь не злорадствовать слишком явно. Мое веселое и ехидное “Bon appétit” было встречено мрачными кивками.

Видимо, ссора закипала весь вечер, пока мы с Матильдой заполняли лист за листом в темной пещере нашего уединенного ресторана, поскольку к половине десятого, когда я вернулась, они все готовы были вцепиться друг другу в глотки. Значит, так: Лоран сидит в сторонке с белым от ярости лицом и вертит в руках две вилки. На кухне все двери распахнуты, там бушует Маман — тяжелая артиллерия. Луиза и Сабина, невестки, ведут непрерывный автоматный огонь из укрытия. Мужчины то и дело бабахают ядром из допотопной пушки — больше дыма, чем огня: их скромный вклад почти не заметен на фоне современного вооружения прекрасной половины. Война ведется между женщинами. Из-за чего, мне совершенно непонятно. Впрочем, так всегда бывает, когда воюет кто-то другой.

Никто из наблюдавших наши с Джорджем баталии по поводу мюзикла не понял всей глубины конфликта. Джордж хочет, чтобы у “Первоцвета” была репутация серьезного театра, чтобы мы прославились новаторскими постановками классической драмы. Я хочу, чтоб на каждом сиденье было по заднице. Он хочет, чтобы мы были неоднозначны и интеллектуальны. Я хочу, чтобы мы развлекали публику. Ему подавай монологи Короля Лира, а мне — песенку “Вечером волшебным”. В конце концов, мы оба добиваемся своего. Просто ставим разные вещи для разных зрителей. А критики, если вообще удосуживаются заметить наше существование, хвалят нас за “широкий диапазон”. То, что они восхваляют, на деле — нелегкий семейный компромисс.

По соседству, однако, компромисса не предвидится. Маман не намерена отступать на собственной территории. Черта с два. Вся площадь сидит и зачарованно слушает скандал. Вот Луиза прогрохотала вверх по лестнице. Младенец разбужен и орет во всю глотку. Мне слышно все. Из шкафа выброшены чемоданы. Она возвращается в Париж! Жан-Ив тоже кидается наверх. Он старается ее отговорить. Сабина канючит по-французски что-то вроде “я-же-говорила”. Лоран тоже поднимается наверх. Он орет что-то прямо в кухонное окно. Я тщательно закрываю свое и распахиваю дверь черного хода. Однако от соседей нет спасенья. Это будет продолжаться всю ночь.

Пришла пора и мне вставить словечко. Я реву во весь голос:

— Довольно! Я сказала — довольно!

И включаю запись.

Кент будет дерзким, если

Безумен Лир. Что хочешь делать, старец?

Ты думаешь, что долг умолкнет в страхе,

Коль власть послушна лести?

Текст, кстати, вполне подходящий. Луиза — младшая невестка — наглоталась незаслуженных оскорблений от Маман. Маман думает, что не родилась еще женщина, достойная ее драгоценного сыночка. А проклятый младенец сводит всех с ума. Маман поучает обеих невесток, словно они несмышленые дети. Я сама слышала. Конечно, Луиза никогда прежде не имела дел с младенцами, а теперь вот у нее появился свой. Разумеется, она время от времени делает что-то не так. Материнские навыки не приходят сами собой, этому приходится учиться от соски к пеленке. Но Маман всегда права. Во всяком случае, сама она в этом уверена. И от этого не легче.

Я ору хором с Джорджем:

Дочь младшая тебя не меньше любит;

Не там пусты сердца, где речь тиха:

Шумит лишь тот, где пустота внутри.

Не то чтобы Луиза особенно робела. Она распахнула окно на втором этаже и выкрикивает оскорбления в адрес Маман так, чтобы слышала вся площадь. Я включаю подборку брани из второго акта на полную громкость. Затем, охваченная театральным азартом, я совершаю еще одну фатальную ошибку. Я стою посреди комнаты, размахивая руками и переругиваюсь с крутящейся кассетой. Нечаянно я задеваю локтем вазу с гвоздиками и та катится к краю стола… Все. При звуках бьющегося фарфора Жан-Ив, Лоран и Маман кидаются колотить в мою дверь. Я кидаюсь к магнитофону, поскальзываюсь в луже и лечу на пол. Когда врываются соседи, я лежу возле магнитофона — я все-таки успела его выключить — с порезанной об осколок окровавленной рукой. Кто-то обвивает рукой мои плечи и крепко меня обнимает. О, боже, да это Матильда!

— Стило! Ты не расшиблась? — Она очень мила и серьезна.

Маман командует спасательными операциями:

— Быстро! Он убежал через заднюю дверь!

К счастью, задняя дверь и впрямь распахнута.

Лоран и Жан-Ив бросаются в вонючий проулок. Я каждую секунду ожидаю услышать крики “Держите вора!”.

— У Стило идет кровь, — деловито сообщает Матильда.

Разумеется, у Маман припасены йод и бинты. В благословенном затишье, которое всегда наступает после катастрофы, я слышу, как вопли младенца становятся слабыми всхлипами. Гвоздики, рассыпанные по всему полу, придают сцене незаслуженный оттенок трагизма. Матильда собирает цветы — ее розовые сандалии опасно скользят по мокрым плитам. Я сажусь на диван и пытаюсь отдышаться.

— Матильда! А ты что здесь делаешь?

— Навещаю кузенов. Но мне сегодня не повезло, они все друг на друга злятся.

Так я и знала. Маман и Николь — сестры. Этого следовало ожидать. Эти вырожденцы все друг другу родственники. Хорошо еще, я никогда не высказывала своего мнения о соседях в ресторане. Они бы им донесли! Вокруг одни враги — я прячу лицо в ладони. Но Матильда на моей стороне, она садится рядом и говорит: