руководители РФ. Но получилось, как обычно, наоборот. Начатое нацистами закончили путинцы. Не приходится ожидать от такого покойника каких-то заявлений. Остается только немое остолбенение. Но есть еще люди, подробно, шаг за шагом объясняющие свою гибель в этой войне. Самый заметный такой голос из царства мертвых подал 20 марта в своем телеграм-канале математик Константин Ольмезов. Текст последнего письма уроженца Донецка, с 2018 года жившего в Москве, войдет в хрестоматии истории этой войны. Для нас сегодня этот документ — послание еще не отошедшего в царство теней человека. Оно написано так, как будто читатель либо еще может что-то предотвратить, либо сам пойдет за Константином Ольмезовым. Потому что рассказанная им перед смертью история куда глубже, чем может показаться на первый взгляд. И интерпретируется она в украинских и российских источниках по-разному. С 2014 по 2018 гг. Константин жил в оккупированном РФ Донецке, а в 2018 решил продолжить образование в Москве, в знаменитом Физтехе, где занимался «наукой, которой не было в Украине — аддитивной комбинаторикой». В первой части письма он рассказывает, что всегда считал «российскую культуру выше российской политики», и это заставляло его терпеть довольно привычное для России презрение к украинству как не вполне полноценной версии русского. Но должно было случиться 24 февраля 2022 года, чтобы разрушилась главная иллюзия — способность культуры победить политику. ""26 февраля я попробовал покинуть территорию России. Это был поступок отчасти глупый, но лишь в той степени, в которой он был непродуманным. Я о нём не жалею, а жалею лишь о том, что не сделал этого 23-го, когда на то были все причины. Я ехал защищать свою страну, защищать от того, кто хотел ее у меня забрать. Защищать своего президента, которого я сам выбрал, чувствуя в этом обязанность ту же, какую чувствует начальник, защищая своего подчиненного. К слову, в 2019 в первом туре я голосовал не за Зеленского. И в 2023 голосовал бы не за него. Но, как бы он ни был мне неприятен, для меня важна свобода выбора и свобода быть ответственным за выбранное, ответственным вплоть до полного переживания последствий. Это очень трудно объяснить многим россиянам и пророссийским украинцам — как насильственные изменения извне, служащие улучшению благополучия даже по всем параметрам, могут быть неприемлемы просто потому, что они насильственные и извне. Это что-то вроде вырывания из-под гиперопеки"". Сейчас уже невозможно определить, сколь многие успели прочитать все три поста Константина Ольмезова до приведенного им самим в исполнение приговора. Не исключено, что вокруг телеграм-канала «Константин и буковки», сегодня набравшего три с половиной тысячи подписчиков, возникнет скандал: автор слишком уж детально и без сантиментов описывает свой личный путь к самоубийству. Но, очевидно, когда все тексты были выложены в сеть, они не смогли подвигнуть никого на то, чтобы связаться с автором и, может быть, уговорить того начать новую жизнь в Австрии, где его ждал какой-то совместный проект. Но автор не стал дожидаться дня, в который должен был вылететь в Стамбул. ""Мне частично стыдно перед украинскими друзьями. Поверьте, я никогда не желал и не делал ничего плохого Украине и всегда был готов уехать, если вдруг начнется то, что началось сейчас. К сожалению, у меня просто не получилось, я просто недостаточно умело подошел к этому делу. Задержавшие меня ФСБ-шники говорили со мной как с предателем, но утром 24 февраля я сам почувствовал себя преданным. Да, как бы смешно это ни было, но, даже задолго признавая рационально и вслух, что война возможна, эмоционально это явилось для меня неожиданностью неожиданной степени. У меня была наивная уверенность, что юридическая деликатность в обращении с украинцами предполагает возможность вырваться в какой-то критический момент. Я слишком глубоко засунул голову в глотку тигра. Это вторая большая ошибка, мне есть, за что расплачиваться"". Сейчас из Украины бегут и те, кто уже лишился крова в Мариуполе, Харькове, Чернигове или Киеве, и те, кто только еще боится, что и до его города — Днепра или Одессы — доберутся представители русского мира. И таких людей на 23 марта уже почти три миллиона человек. Поток из России намного скромнее. От 300 до 500 тысяч человек. И это как раз те люди, в которых Константин Ольмезов видит нежелательных соседей по Москве. Константин признается в любви к памятникам культуры Москвы и Киева.  ""Мне больно от каждого снаряда, падающего на улицы Киева. Читая сводки, я представляю себе виды этих улиц, районов. С первого дня до нынешнего я был всей душой с вами, хотя понятно, что никого этим не спас…"" Первые пятнадцать суток войны Константин провел в следственном изоляторе, где его настигло еще одно разочарование — в тех товарищах по научной работе и вообще творческой жизни в Москве, которые и сами решили бежать из Российской Федерации, хотя им и не угрожала бомбардировочная авиация. ""Я абсолютный атеист. Я не верю в ад, я иду в никуда. Однако это никуда мне милее, чем реальность, где часть народа откатилась в дикость, а другая часть этому потакает — хоть вскидывая руки в хоровом безумии, хоть „эвакуируясь“ подальше от линии фронта. Я не хочу быть ни с теми, ни с теми"". Ни с теми, кто дерет глотку на стадионе за миску гречневой каши, ни с теми, кто молча разбегается по бывшим столицам союзных республик СССР. И вот тогда становится понятнее фраза «мне частично стыдно перед украинскими друзьями». Как и многим русскоязычным украинцам, Константину показалось, что после оккупации Донбасса его столица теперь не Киев, а Москва. Но за те несколько лет, что он провел в предвоенной Москве, он впервые начал чувствовать себя украинцем, или — в глазах российских коллег — человеком второго сорта. ""Когда в XXI веке армия посреди ночи нападает на совершенно чужую, совершенно не представляющую для нее опасность страну. И каждый солдат понимает, что делает, и делает вид, что не понимает. Когда министр этой страны говорит „мы не нападали“, а журналисты это транслируют. И каждый журналист понимает, что это ложь, и делает вид, что не понимает. Когда миллионы людей наблюдают за этим и понимают, что на их совести и истории окажется происходящее, и делают вид, что они ни при чём. Когда чёрное называют белым, а мягкое — горьким, и не заговорщицким шёпотом, и без подмигивания, а как будто от себя. Когда задорновская шутка про американца, говорившего, что „русские жестоки, потому что напали на шведов под Полтавой“ перестает быть