– Где уж мне знать древнюю мудрость? – Кетиль повел могучим плечом. – Это ты у нас мудрец, знаешь песни и руны. А я простой хирдман[150]…

– Ты не знаешь, Железный Бок, как я люблю мою Березу Серебра, – почти не слушая, добавил Тормод, все еще глядя вслед уходящей девушке. – У меня ведь на всем свете нет никого, кроме нее. И если я увижу ее счастливой, я спокойно пойду строить корабли для Отца Ратей…

Прошло четыре дня, и туманным утром Тормод Белый Медведь пришел проводить в далекий путь своего «Медведя». С ним пришла Загляда, зябко кутаясь в плащ. До последнего мгновения она не сводила глаз со Снэульва, стараясь запомнить каждое его движение. Они попрощались вчера, а сейчас он старался не смотреть на нее. Расставание и ему обходилось недешево, но мужчине не служат утешением слезы, а показать новому предводителю и дружине печаль из-за женщины – недостойно. Снэульв был немного хмур, но спокоен, и никто, даже Вальбранд, неприметно наблюдавший за ним, не заметил ничего особенного.

Поднимаясь на корабль, Ингольв вдруг поскользнулся, сорвался, попал обеими ногами в воду и промок по пояс. Дружина его разразилась возгласами – падение вожака перед походом никак нельзя считать доброй приметой.

– Это ничего! – крикнул Тормод, подходя ближе. – Земля Альдейгьи не хочет отпускать Ингольва, хоть он и зовется Трудным Гостем. Он полюбился здешним богам. Они приглашают его вернуться скорей.

Ингольв, взобравшись-таки на корабль, благодарно помахал Тормоду рукой. Он был весел и сам смеялся над своим купанием, не позволяя дружине видеть в нем дурной знак. Предсказание корабельщика пришлось ему кстати. И даже Загляда улыбнулась – ведь вместе с Ингольвом вернется и Снэульв. И никогда еще она сильнее не желала, чтобы пророчество Тормода сбылось.

Корабль оттолкнули от берега, «Медведь» выскользнул на середину реки, расправил крылья-весла и резво побежал вниз по течению. Тормод любовался со стороны его легким бегом, но грусть стоящей рядом Загляды не давала ему радоваться в полную силу. Уже много лет он радовался ее радостям и печалился ее печалью и постепенно забыл свои.

А Загляда смотрела на быстро удаляющийся корабль, и ей казалось, что ее связывает с ним какая-то нить. Чем дальше уходит корабль, унося от нее Снэульва, тем сильнее эта нить стягивала ее сердце. Эти недолгие дни не просто подарили ей кольцо взамен обручья. Что-то большое и важное сдвинулось в ее душе. Раньше Загляда была последней, самой свежей почкой на ветке могучего дерева рода. А теперь, когда она думала о себе и Снэульве, то видела себя и его стоящими у истока ручья – маленького, но чистого, звонкого, полного сил! Пройдет время, и он превратится в могучую широкую реку, не меньше Волхова. От них пойдет новый род. Каждая человеческая пара, произошедшая от Аска и Эмблы[151], от Одинца и Девы[152], повторяет их путь.

Утро постепенно яснело, но Загляде не хотелось смотреть вокруг. Чего хорошего можно увидеть, если Снэульва здесь нет и она не увидит больше его высокую худощавую фигуру, широкую в плечах и тонкую в поясе, светловолосую голову, не услышит негромкий голос, чуть хрипловатый и все же самый приятный на свете?

– Послушай, Лёбяжьебелая! – раздался вдруг позади нее голос Ило.

Торопливо смахнув со щеки слезу, Загляда обернулась. Маленький Тролль стоял позади и смотрел на нее с непривычной серьезностью, без следа обычного плутоватого ехидства.

– Послушай, что я тебе расскажу, – продолжал он. – Это Снэульв вчера рассказал мне, велел запомнить и пересказать тебе, когда они уплывут. Вот слушай.

И Маленький Тролль принялся повторять на память, глядя на реку, вслед уплывшему кораблю:

Юная роща нарядов[153]

Радость мою сгубила.

Мечут острые стрелы

Взоры Лебяжьебелой.

Сколько ни вытянут боги

Ратных дорог «Медведю»,

Вовеки скальд не обронит

Березы колец[154]подарка.

Это уже было слишком: Загляда уткнулась в грудь Тормоду и заплакала. Белый Медведь обнял ее, гладил по голове и бормотал какие-то слова, тяжко вздыхая. Если бы все его искусство и неисчислимые предания и песни, которые он знал, могли бы ее утешить, он не пожалел бы ничего. Но прав был Премудрый Отец Богов: на свете нет худшей хвори, чем томление духа.

После разлуки со Снэульвом Загляде жаль было скоро прощаться и с отцом, но теперь она никак не могла поехать с ним в чудь. Она обручена – золотое кольцо на пальце напоминало ей об этом каждый миг. Да и сама она не хотела думать ни о чем другом. Так пусть и чудины не ждут, что она может когда-то войти в их род, – этого не будет.

Через несколько дней после отплытия «Медведя» Милута со своими людьми оставил Ладогу и отправился в леса. Дорогу им указывал Кауко, нарочно для этого оставленный Тармо в Ладоге. Спеху позволили взять на свою лошадь Мансикку, и он был доволен не меньше, чем княжич Заревик, везущий домой добытую Денницу-Зарю.

Стоя на крыльце, Загляда слушала, как постепенно смолкают за воротами конский топот и голоса отъезжающих. Ей казалось, что теперь ее покинули все, и она тянулась к Тормоду, словно он был последним близким ей человеком на всем свете. Ей почему-то вспомнилось, как десять лет назад она впервые увидела его. «Придет Белый Медведь!» – пообещал ей утром отец, и она весь день подглядывала в щелочку ворот, не идет ли к ним страшный мохнатый зверь. Увидев всего-навсего плотного, толстоватого иноземца, она была даже разочарована, но скоро он показался ей забавным. Он так смешно коверкал словенские слова, приносил ей страшных зверей и смешных человечков, вырезанных из дерева, и называл их непонятными словами – турсы[155]и тролли[156]. А как она испугалась того пожара, во время которого Тормод своими руками помогал раскатывать по бревнышку свой дом, чтобы не выгорел целый конец! Милута привел его ночевать, черного от копоти с обгорелыми волосами и бородой, и Загляда сама перевязывала ему обожженные руки. Норвежец так и прижился у них на дворе. И теперь Загляда благодарила богов за тот пожар, подаривший ей верного друга.

Мысли о чудинах, к которым поехал отец, она старалась гнать прочь. Увидев, что она не приехала, Тармо, конечно, откажется от мысли сосватать ее для Тойво. Вспоминать чудского жениха Загляде было неприятно, как будто она была повинна в его прыжке с ладьи, в болезни, в злополучном поединке со Снэульвом. И уж конечно, в неуспехе сватовства – эту вину свалить было больше не на кого, разве что на Ладу и Макошь. И теперь, проводив отца, Загляда надеялась, что больше никогда не увидит беглеца с варяжской ладьи.