У моей мамы была лучшая подруга, Наташа. Красавица и умница с красным дипломом биофака МГУ. И муж такой же, под стать, только с химического факультета. Классическая научная семья – муж руководил лабораторией, а жена – старший научный сотрудник. Разработка лекарств, конференции, публикации. Машина, квартира с румынской стенкой, дача в сосновом бору под Москвой. Хороший сын, увлекающийся математикой и хоккеем. Жизнь на ближайшие двадцать лет была систематизирована и расписана по годам.

Им было уже за сорок, когда в СССР пришла перестройка.

Сначала зарплаты научных сотрудников съела инфляция. А потом не стало и самих зарплат. В один дождливый день Наташа с мужем, стоя на улице вместе со своим коллективом, наблюдали, как в старинный особнячок института в тихих переулках Москвы въезжает какой-то коммерческий банк. В их родной дом с колоннами вносились столы и офисные кресла. Черные иномарки подвозили новых обитателей: сурового вида мужчин в золотых цепях и длинноногих секретарш с синтетическими хвостами-шиньонами.

Жизнь таяла под дождем. Вместе с потерянным особнячком отрывался кусок сердца. И все, что было в планах на будущее, – летело в тартарары. Кандидаты и доктора наук, сгорбившись, расползлись по домам-норкам.

Неделя шока. Взгляд в стену, и будильник, который можно больше не заводить на семь утра. Звонки друзьям. И делано-безразличный голос при вопросе: «А в вашу контору сейчас сотрудники не нужны?» Друзья, сами напуганные безработицей и безденежьем, в панике прощались и зачеркивали контакт в записной книжке. Через неделю телефоны друзей и родственников уже были «проработаны», и дошла очередь до номеров знакомых и знакомых знакомых. Нет, суеты-то было много. Предлагали вступить в секту свидетелей «гербалайфа», торговать на рынке и сторожить склад с парфюмерией. Но все не то. Семья сваливалась в пучину апатии и отчаянья. Еще проскакивали мысли, что справедливость восторжествует, вот-вот что-то изменится, и все вернется на круги своя, а они сами – к своим пробиркам в лаборатории. Но с каждым днем сбережения таяли, а радостных вестей так и не поступало. Муж Наташи начал выпивать. Сначала по чуть-чуть. Тещиной настоечки на черноплодной рябине. «Для нервов». Наташа тоже не брезговала «парой капель». Потом черноплодка закончилась, и в ход пошло уже покупное. Купленное на последние деньги. А за всем этим испуганно и молча наблюдал двенадцатилетний сын. Через две недели у мальчика начал дергаться глаз. Он бросил хоккей, сразу после школы запирался в своей комнате и сидел там тихо, как мышка.

Что точка невозврата уже за следующим поворотом, Наташа поняла в одно утро понедельника, найдя на простыне Кирюхи мокрое пятно. У ребенка, бывшего отличника и спортсмена, к нервному тику добавился энурез.

Мать, запихнув простыню и пододеяльник в стиральную машину, еще долго сидела в ванной и смотрела на крутящееся в окошке бака белье. В этот же день позвонила бойкой родственнице и договорилась о выходе на работу, торговать на рынке белорусскими лифчиками. Через неделю на вещевой рынок был пристроен и муж. На лоток с домашними тапочками.

В доме появились деньги. Кирилл повеселел, благо, для поднятия духа ему перепали вареные джинсы и новый турецкий свитер.

Через три месяца уже порядком заматеревшие супруги собрали все заработанные деньги, накупили часов с кукушкой, кипятильников – и поехали на перекладных в Варшаву. За товаром. Так челночили год, пока бывший коллега по институту не подсказал, как эмигрировать в Канаду. Уже было понятно, что в России вряд ли что вернется на прошлые рельсы, и особнячок с колоннами забит банкирами-оккупантами навечно.

Заполнение анкет, репетиторы английского языка, беготня по инстанциям, канадское консульство. Продажа квартиры, дачи. Прощания с родственниками и друзьями. И – как прыжок в полынью. Туманный Торонто.

Первый год эмиграции был тяжелым. И физически, и морально. Но постепенно все нормализовалось. Супруги вернулись в Россию лишь в начале двухтысячных, разумеется, на пару недель туристами. Уже вдвоем, без сына. Кирилл вырос и работал в представительстве какой-то американской компании в Сиднее.

Навестили и нас. Загорелые, пахнущие заграницей, беззаботно улыбающиеся коронками цвета унитаза. Мы с мамой, выставляя на стол наготовленных салатов, слушали историю перехода друзей в иную реальность.

Сразу повезло с работой только Наташиному мужу. Как повезло? Конечно, начинал не с высокой позиции и с небольшим окладом, но главное – по специальности. В фармацевтической компании, среди любимых химических реторт и склянок. Натальино же направление оказалось невостребованным. Помыкавшись и порассылав резюме, она не выдержала отказов и пошла переучиваться. На компьютерные курсы. Спустя четыре года уже возглавляла службу информационной безопасности крупного банка в Торонто. В кредит купили квартиру в хорошем районе с видом на озеро Онтарио. В семье две машины. Сын закончил на отлично школу, а потом и университет. И все сложилось. Именно так, как и должно было сложиться у сильных и умных людей, которые не поплыли по течению, а начали барахтаться ради спасения единственного ребенка.

А сколько еще было таких в те годы? Кто вынужден был эмигрировать ради будущего своих детей? Ведь уезжали тысячами. Далеко не самые глупые люди, с хорошим образованием, которые в один миг стали не нужны на родине. Все переворачивалось с ног на голову. Ученые и инженеры становились безработными, а к власти и деньгам приходили бандиты и мелкие чекисты. Золотые мозги уходили в эмиграцию. Кто-то во внешнюю, как Наташа с мужем, кто-то во внутреннюю, как Вадик. Меняя будущее великого математика на баранку маршрутного такси.

Глаза наливались слезами от обиды за наше поколение. От обиды за бездумно загубленное чудо генетики. Когда в семье простого рабочего родился гений, а из-за ситуации в стране его гениальность зажухла на корню.

Мы выехали за МКАД, и перед нами раскинулась та же картина, что во времена моего детства. Пыльные кусты сирени, жестяные заборы, частные дома. Остановки по требованию. Светские беседы пассажиров о ценах на картошку и неадекватности руководства города.

Наконец маршрутка практически опустела. Я быстро пересела на освободившееся переднее сиденье и сняла очки.

– Привет! Узнаешь меня?

При первых звуках моего голоса Вадик вздрогнул, как от выстрела, и резко повернулся ко мне, близоруко сощурив свои глаза-пуговицы.

И… через мгновение микроавтобус содрогнулся от сильного удара, и раздался страшный металлический скрежет. Это бывший друг машинально нажал педаль газа, а неуправляемая «Газель» скакнула вперед, прямо на запаркованный у обочины старый «мерседес» с армянскими номерами. Две пассажирки, оставшиеся в салоне, синхронно завизжали от ужаса. Но Вадик даже не моргнул, все так же, как под гипнозом, уставившись на меня расширившимися до предела зрачками. Маршрутка давила несчастного старичка немецкого автопрома, плюща его об бетонный куб, возле которого хозяин имел несчастье запарковать свое транспортное средство.

Сцена борьбы «Газели» с «мерседесом» и звуковое сопровождение победы над последним заставил зависнуть всех, кто был в тот момент в радиусе пятисот