Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Киндерман медленно листал страницу за страницей. Вот раздел, посвященный уродованию жертв. Внезапно следователь остолбенел. Не веря своим глазам, он заново перечитал целый абзац. Волосы на его голове встали дыбом. Этого не может быть! — думал он. — Боже мой, но этого просто не может быть! И все же приходилось верить. Следователь оторвал взгляд от страницы и тяжел© задышал. А потом вновь углубился в чтение.
Киндерман дошел до описания психического состояния преступника, большей частью основанного на его бессвязных письмах и детских дневниках. У преступника имелся брат Томас, они родились близнецами. Но Томас страдал слабоумием и жил в своем собственном мире. Он боялся темноты, несмотря на то, что его постоянно окружали люди. Томас спал всегда при включенном свете. После развода отец не уделял мальчикам должного внимания, и всю заботу о брате Джеймс взял на себя.
Вскоре Киндерман погрузился в изучение истории их жизни.
Томас сидел за столом, уставившись своими детскими наивными глазами в никуда. Взгляд его был пуст. Джеймс пек ему блинчики. Внезапно на кухню ввалился Карл Веннамун, одетый только в пижамные штаны. Он был навеселе и держал в руке стакан с почти опорожненной бутылкой виски. Как сквозь туман Веннамун окинул взглядом кухню и заметил Джеймса.
— Что ты тут делаешь? — взревел он.
— Готовлю блинчики для Томми, — объяснил мальчик. Он проходил мимо отца с полной тарелкой, когда Веннамун крепкой затрещиной неожиданно сбил его с ног.
— Сам вижу, сопляк! — зарычал Веннамун. — Я тебе ясно сказал, что сегодня он еды не получит! Он испачкал штаны!
— Но он не виноват в этом! — заплакал Джеймс. Веннамун пнул его ногой в живот и направился к дрожавшему от страха Томасу.
— А ты, негодяй! Я же запретил тебе есть! Ты что, не слышал? — На столе стояло несколько тарелок с едой, и разъяренный Веннамун одним движением опрокинул их на пол. — Ты, маленькая обезьяна, ты у меня научишься послушанию и порядку! — Евангелист сдернул мальчонку со стула и поволок к входной двери. По дороге он осыпал сынишку ударами кулака. — Ты как твоя мать! Грязная свинья! Вонючая католическая скотина!
Веннамун подтащил мальчика к двери, ведущей в подвал. Яркое солнце заливало окрестные холмы. Веннамун распахнул дверь.
— Ты полезешь туда, в подвал к крысам, будь ты проклят!
Томас задрожал еще сильнее, и в огромных мальчишеских глазах заметался страх. Мальчик заплакал.
— Нет! Нет, я не хочу в темноту, папа! Пожалуйста, пожалуйста…
Веннамун ударил его, и мальчонка кубарем покатился вниз по лестнице.
Томас в отчаянии закричал:
— Джим! Джим!
Дверь в подвал захлопнулась, раздался скрежет засова.
— Да уж, крысы им займутся, я надеюсь, — донесся пьяный голос отца.
Внезапно тишину прорезал истошный вопль.
Вернувшись в дом, Веннамун привязал Джеймса к стулу, а сам уселся к телевизору и возобновил попойку. В конце концов, так он и уснул у экрана. А Джеймс всю ночь напролет не смыкал глаз, постоянно слыша крики и плач брата.
На рассвете крики прекратились, Веннамун проснулся, развязал Джеймса, а потом вышел во двор и открыл дверь подвала.
— Можешь выходить, — крикнул он в темноту. Но ответа не последовало. Веннамун безразлично наблюдал, как Джеймс стремглав ринулся вниз и вскоре услышал чье-то рыдание. Но это был не Томас. Это плаках Джеймс. Мальчик понял, что после этой страшной ночи его брат окончательно потерял рассудок.
Томаса поместили в психиатрическую больницу Сан-Франциско. Не оставалось ни малейшей надежды на излечение, и мальчик был вынужден до конца жизни коротать здесь свои дни. Как только выдавалось свободное время, Джеймс навещал брата, а в шестнадцать лет он сбежал из дома и устроился разносчиком газет в Сан-Франциско. Теперь он мог приходить к Томасу каждый вечер. Джеймс держал брата за руку, читая ему детские книги и сказки. Он же и убаюкивал Томаса. Так продолжалось до 1964 года. А потом случилось непоправимое. Тогда была суббота, и Джеймс с утра до вечера просидел у Томаса.
Было девять часов вечера. Томас уже лежал в кровати. Джеймс устроился рядышком на стуле, а доктор прослушивал Томасу сердце. Спустя некоторое время врач опустил стетоскоп и подмигнул Джеймсу.
— Твой братишка хорошо себя чувствует, — улыбнулся он.
Из-за двери высунулось личико дежурной медсестры:
— Мне очень жаль, сэр, но время посещений уже закончилось.
Врач сделал знак Джеймсу, чтобы тот не вставал, а сам подошел к сестре.
— Я хочу поговорить с вами, мисс Киич. Нет, не здесь, давайте пройдем в холл. — Они вышли из палаты. — Вы сегодня первый раз дежурите, мисс Киич?
— Да.
— Надеюсь, вам у нас понравится, — сказал доктор.
— Я тоже так думаю.
— Молодой человек, который пришел к Тому, — его родной брат. Уверен, вы и сами это заметили.
— Я обратила на это внимание, — подтвердила Киич.
— Вот уже несколько лет подряд он неизменно приходит к брату каждый вечер. И мы разрешаем ему находиться в палате до тех пор, пока его брат не заснет. Иногда он остается даже на ночь. Но не беспокойтесь. Здесь все в порядке. Это исключение, — пояснил доктор.
— Да, я понимаю.
— И еще: у него в палате горит лампа. Мальчик боится темноты. Страх этот патологический. Никогда не выключайте у него свет. Я опасаюсь за его сердце. Он очень слабенький.
— Я запомню это, — кивнула медсестра и улыбнулась.
Доктор ответил ей добродушной улыбкой.
— Ну и прекрасно, тогда увидимся завтра. Всего вам хорошего.
— Спокойной ночи, доктор. — Сестра Киич проводила его взглядом, и, когда врач скрылся из виду, улыбка ее превратилась в злобный оскал. Она покачала головой и произнесла: — Идиот.
Джеймс сидел рядом с братом, крепко сжав его руку. Перед ним лежала детская книга, но он уже выучил ее наизусть, а уж это стихотворение Джеймс повторял Томасу, наверное, тысячи раз:
Спокойной ночи, милый дом, И все, кто обитает в нем: Спокойной ночи, мыши И голуби на крыше.
Спокойной ночи, каша, щетка, Спокойной ночи, злая тетка, Спокойной, доброй ночи вам…
