Но в некоторых случаях, и довольно часто, мне приходилось видеть, что слетающиеся со всех сторон галки правильно определяли нарушителя порядка и основательно наказывали его, если он упорствовал в своих притязаниях. В 1928 году настоящим бичом колонии была дерзкая сорока, которую я вырастил вместе с галками. Сорока превосходит галку в боевом искусстве и, не будучи птицей общественной, не имеет тех тонких сдерживающих регуляторов, которые столь располагают к себе в поведении галок. Поэтому пернатый разбойник, совершенно лишенный всякого чувства приличия, вскоре стал в галочьей колонии столь же нежелательным элементом, как закоренелый преступник в цивилизованном человеческом обществе. Вновь и вновь этот пестрый хулиган оказывался около гнездовой ниши одной или другой пары и становился подстрекателем нового негодующего выступления членов колонии. Хотя сорока не обладает способностью кричать «уип, уип» (она неустрашимо преследует своего противника), тем не менее коллективные вылазки галок вскоре заставили ее взяться за ум. На основании горького опыта сорока была научена держаться на расстоянии от галочьих гнезд. Таким образом, несмотря на мои серьезные опасения, яйца и птенцы оставались невредимыми.

В организации массовых выступлений всех членов колонии (будь то всеобщее «скрежетание» или «уип-реакция») наиболее важная роль принадлежит старым, сильным, высокопоставленным самцам. Они же гарантируют благоденствие колонии и в прочих тревожных ситуациях. Осенью 1929 года на поля по соседству с нашим домом опустилась огромная пролетная стая галок и грачей, состоявшая не менее чем из двухсот птиц. И вот все мои молодые галки, родившиеся в этом и в предыдущем году, безнадежно перемешались с этими странствующими незнакомцами. Только несколько пожилых птиц остались дома. Для меня происходящее было полнейшей катастрофой, и я мысленно видел, как весь мой двухлетний труд в буквальном смысле слова безвозвратно улетает прочь. Я слишком хорошо знал, сколь притягательна для молодых галок подобная мигрирующая стая. Зрелище мириад эбеново-черных крыльев зачаровывает юнцов и заставляет устремляться следом. Не будь в колонии Золотисто-зеленого и Сине-золотого, вся моя работа была бы пущена по ветру (или, скорее, против ветра, ибо галки предпочитают двигаться наперекор движению воздуха). Двое старых самцов, самые пожилые из всей колонии, не переставая летали взад и вперед между нашим домом и полем и совершили нечто столь невероятное, что я усомнился бы, стоит ли писать об этом, если бы сам и мои сотрудники не наблюдали тот же самый тип поведения впоследствии и не подтвердили бы его экспериментально.

Каждый из двух патриархов разыскивал в общей толпе какую-нибудь одну из наших молодых птиц и увлекал ее к дому. Старая галка заставляла молодую подняться на крыло, прибегая к тому самому маневру, который обычно используют галки-родители, когда хотят увести своих детенышей с опасного места. Опытная птица устремляется к несмышленышу сзади и, пролетая низко над ним, в этот самый момент быстро покачивает хвостом, который плотно сложен и движется несколько в сторону. Эта церемония с рефлекторной неизбежностью заставляет сидящую птицу взлететь и последовать за лидером. Когда эта первая часть программы выполнена, старый самец направляется в сторону дома, то и дело оглядываясь назад, чтобы удостовериться, следует лиза ним подопечный. Мы уже видели, как Джок в свое время прибегала к тому же маневру.

В течение всей этой процедуры Золотисто-зеленый и Сине-золотой постепенно издавали выразительный призывный крик, который можно было легко отличить от обычного короткого и чистого позыва летящей галки. Сейчас он был более продолжителен и звучал печально и приглушенно. Если передавать обычную позывку, издаваемую птицей на лету, как высокое «кья, кья», то этот крик можно интерпретировать как «киав, киав». Я сразу отметил, что слышал этот голос и ранее, но лишь теперь его значение стало мне понятно.

Эти два старых самца работали с лихорадочной торопливостью. Даже прекрасно натренированная овчарка, которая отделяет своих овец от большого стада и отгоняет их в сторону, и то не могла бы проявить больше сноровки. Птицы трудились без отдыха вплоть до самых сумерек, когда другие галки уже давным-давно устроились на ночлег. Перед ними стояла нелегкая задача, ибо когда им удавалось соблазнить несколько молодых птиц и увести их к дому, последние немедленно улетали и вновь присоединялись к стае, отдыхавшей посреди луга. Из каждых десяти галок, возвращение которых стоило стольких усилий, девять убегали вновь. Но поздним вечером, когда бродячая компания отправилась в свой дальнейший путь, я с глубоким вздохом облегчения обнаружил, что из всех моих многочисленных молодых птиц исчезли только две.

Побуждаемый этим эпизодом, я начал более тщательно вникать в смысловое различие между криками «кья» и «киав». Вскоре стало очевидным, что и тот и другой расшифровываются как «Лети вместе со мной!». Но если первый означает приглашение лететь в любом неизвестном направлении, то второй указывает на намерение отправиться в сторону дома. Я и прежде замечал, что галки в пролетных стаях кричат иначе, нежели мои собственные, – более звонко и пронзительно, но не находил этому объяснения. Вдали от дома, когда все узы с родиной временно порваны, птицы никогда не произносят свое «киав», но только лишь неизменное «кья». С этой точки зрения было бы интересно выяснить, раздается ли крик «киав» весной, когда пролетные галочьи стаи возвращаются домой, на места гнездования. Что же касается галок моей колонии, то их гомон всегда представлял собой смесь обеих позывок, ибо, постоянно живя около дома, птицы даже зимой сохраняют некоторую символическую связь с местами, где они размножались и где им предстояло гнездиться весной.

Несмотря на то, что этим крикам можно дать словесную интерпретацию «Лети со мной!», они не являются сознательной командой, а служат лишь выражением определенного настроения птицы. Но эти совершенно непроизвольные выражения птичьих эмоций по своей природе весьма заразительны – в такой же степени, как человеческая зевота заразительна для окружающих. Именно взаимное влияние настроений отдельных индивидуумов обеспечивает в конечном счете согласованность действий внутри галочьей стаи. Таким образом, в противоположность тем обитателям нашей планеты, действия которых предрешены властью самодержавного вождя, поведение птичьей стаи, стада млекопитающих или даже рыбьего косяка базируется на таких взаимоотношениях отдельных животных, которые чрезвычайно сходны с демократической системой голосования. Вот почему может показаться, что галки, принадлежащие к одной стае, иной раз демонстрируют прискорбную несогласованность своих действий. Иногда может пройти на удивление много времени, прежде чем все птицы в стае придут в одинаковое настроение. Это указывает на их полную неспособность принимать решения, – иными словами, сконцентрировать свое внимание на каком-то одном побуждении и сознательно подавить все остальные. Такая способность является привилегией человека и в гораздо меньшей степени – некоторых из наиболее высокоодаренных млекопитающих. Неудивительно, что человек и сам начинает нервничать, когда на протяжении получаса наблюдаемая им группа галок раздирается противоречивыми настроениями. Представьте себе стаю, сидящую посреди поля, в нескольких милях от дома. Галки сыты, они уже оставили поиски пищи, птицы скоро должны направиться к дому. «Скоро», естественно, в понимании самих галок, у которых представление о времени оказывается достаточно растяжимым. Наконец несколько птиц, обычно самые старые и наиболее решительные, поднимаются в воздух с криком «киав», тем самым приглашая всю стаю лететь вместе с ними. Но лишь в тот момент, когда эти пионеры поднялись на крыло, становится очевидным, что многие другие галки пока еще пребывают в «кья-настроении». Начинается общий галдеж, одни кричат «кья», другие – «киав», стая летает кругами, иногда вновь приземляется, на этот раз, возможно, еще дальше от дома, чем прежде. Все это повторяется дюжину раз, пока наконец фактор «киав» получает перевес, приобретает все большее и большее влияние и охватывает всю стаю со скоростью снежной лавины.