Ванс и я были в траурном доме, когда какая-то маленькая девочка принесла пучочек весенних цветов, которые она сама собрала, и попросила Арнессона передать их Друккеру.

— Я сейчас же отнесу их ему, Медлин. Горбун благодарит тебя за память. — Когда гувернантка увела девочку, он обратился к нам.

— Это любимица Друккера… Чудак, он никогда не ходил в театр, ненавидел путешествовать. Единственным его отдыхом было общение с детьми.

Я упоминаю об этом эпизоде, несмотря на его видимую незначительность, потому что он дал недостающее звено в цепи улик, которое не оставило места для сомнений в «Деле Епископа».

Смерть Парди создала беспрецедентное положение в летописи современных преступлений. В официальном отчёте следователя было лишь указано на возможность виновности Парди.

Первым официальным актом на следующий день после смерти Парди было освобождение Сперлинга. Департамент полиции снял охрану с диллардовского дома, хотя Ванс и возражал против этого.

В течение недели после смерти Парди Ванс был беспокоен и рассеян больше обыкновенного, как будто ожидал чего-то. В нем чувствовалась какая-то насторожённость, почти страх.

После похорон Друккера, Ванс как-то зашёл к Арнессону, и они вместе в пятницу отправились смотреть «Привидения» Ибсена. Мне было известно, что Ванс терпеть не мог этой пьесы. Он узнал, что Белл Диллард уехала на месяц к родным: последствия пережитого стали сказываться на её здоровье и ей нужна была перемена места. Арнессон очень грустил в её отсутствие и сообщил Вансу, что в июне они рассчитывают обвенчаться. От него же Ванс узнал, что миссис Друккер завещала в случае смерти сына все своё имущество Белл Диллард и профессору. Факт, очень заинтересовавший Ванса.

Начало конца этой истории относится к 25 апреля. Мы обедали втроём в клубе. Маркхэм казался чем-то взволнованным. Когда мы уселись в клубной гостиной, он рассказал нам о телефонном разговоре с профессором Диллардом.

— Он настоятельно просил меня прийти к нему сегодня вечером. Он сказал, что Арнессон уйдёт на весь вечер, и что второй такой благоприятный случай предоставится, может быть, когда уже будет поздно.

Ванс выслушал с глубочайшим интересом.

— Мы должны отправиться туда. Я ожидал такого приглашения. Может быть, мы и найдём наконец ключ к истине.

— К какой истине? Виновности Парди?

В половине девятого мы звонили у дверей диллардовского дома, и Пайн тотчас же провёл нас в библиотеку.

Профессор встретил нас со сдержанной нервозностью.

— Спасибо, что пришли Маркхэм, — сказал он, не вставая. — Садитесь. Я хочу поговорить с вами, воспользовавшись временем. Это очень затруднительно…

Мы все сели в ожидании.

— Не знаю, как и приступить к этому разговору, потому что тут дело идёт не о фактах, а о чем-то невидимом, но сознаваемом. Я предпочёл обсудить с вами эти мысли в отсутствие Сигурда, он сегодня пошёл смотреть «Претендентов» Ибсена — это его любимая пьеса, я и решил пригласить вас сюда.

— О чем же эти мысли? — спросил Маркхэм.

— Ничего определённого. Я уже говорил вам, что они смутны, но тем не менее они овладели мною… Настолько овладели, что я счёл за лучшее удалить Белл на некоторое время. Меня одолели сомнения.

— Сомнения? — Маркхэм нагнулся вперёд. — Какие сомнения?

— Позвольте мне ответить на этот вопрос другим вопросом: вы совершенно согласны в глубине души, что относительно Парди все обстоит благополучно?

— Вы подразумеваете подлинность его самоубийства?

— Да, а также предположение о его виновности.

Маркхэм задумался.

— Вы не совсем удовлетворены? — спросил он.

— Я не могу ответить на этот вопрос, — отрывисто сказал профессор. — Вы не имеете права спрашивать меня. Я просто хотел удостовериться, что власти, имея все данные, убедились, что это ужасное дело — прочтённая книга. Если бы я знал, что так, то, может быть, поборол бы предчувствия, мучившие меня день и ночь всю эту неделю.

— А если бы я сказал, что я не удовлетворён?

Глаза профессора приняли печальное выражение. Голова его склонилась как будто под тяжестью, он глубоко вздохнул.

— Самая трудная вещь в мире, — сказал он, — это понять, в чем заключается твой долг; долг — это ведь механизм ума, а сердце часто издевается над его заключениями. Возможно, я поступил неправильно, пригласив вас сюда, потому что я могу говорить лишь о неясных подозрениях и туманных идеях. Но, может быть, для моего беспокойства были какие-нибудь глубоко скрытые основания, о существовании которых я и не подозревал… Вы понимаете, о чем я говорю?

Как не уклончивы были его слова, не было сомнений, что чей-то образ неясно вырисовывался в глубине его сознания.

Маркхэм сочувственно кивнул головой.

— Нет причин подвергать сомнению заключение врача, — сказал он принуждённо-деловым тоном. — Я понимаю, что близость этих трагедий создала атмосферу, способствующую зарождению сомнений. Но я полагаю, что у вас не должно быть дурных предчувствий.

— От души надеюсь, что вы правы, — тихо сказал профессор, но видно было, что он не удовлетворён.

Во время этой беседы Ванс мирно курил, но слушал он чрезвычайно внимательно, и, наконец, заговорил.

— Скажите мне, профессор, не было ли чего-нибудь, хотя бы самого неопределённого, что вызвало в вас неуверенность?

— Нет, ничего, — последовал быстрый ответ. — Я только хотел проверить все возможности. Строгая логика хороша для принципов, не касающихся нас лично. Но когда дело касается собственной безопасности, человеческий ум требует видимых доказательств.

Маркхэм стал прощаться, но профессор попросил его остаться ещё на несколько минут.

— Скоро вернётся Сигурд. Он будет рад повидаться с вами. А знаете, м-р Ванс, Сигурд рассказывал мне, что вы вместе с ним ходили на «Привидения». Вы разделяете его поклонение Ибсену?

Я заметил, что Ванс слегка смущён вопросом, но когда он стал отвечать, в его голосе не было и намёка на смущение.

— Я много читал Ибсена, несомненно, он гениален, но я не нахожу в нем ни красоты формы, ни философской глубины, свойственных «Фаусту» Гёте.

— Я вижу, что у вас и Сигурда есть определённые расхождения во взглядах.

Через несколько минут мы шли по Вест-авеню, вдыхая свежий апрельский воздух.

— Заметь, Маркхэм, — лукаво сказал Ванс, — что профессор нисколько не удовлетворился твоими заверениями.

— Его подозрительность вполне понятна. Ведь эти убийства близко коснулись его дома.

— Нет, это не объяснение. Он что-то знает, о чем не хочет нам сказать.

— Не думаю.

— Маркхэм, милый Маркхэм! Да ведь ты же слышал его спотыкающийся, неясный рассказ? Предполагалось, что мы догадаемся. Да! Вот поэтому он и настаивал, чтобы мы пришли к нему, когда Арнессона не было дома.