– В бою тоже в этакую стойку прикажешь становиться, а? – С этими словами сую уже заряженный револьвер в кобуру, поворачиваюсь спиной к мишеням, потом резко разворачиваюсь обратно, правой рукой выхватываю револьвер, подхватываю его левой – и в быстром темпе, хаотично смещаясь, переступая сапогами по утоптанному снегу, выпускаю весь барабан по четырем выставленным в поле мишеням.

Инструктор покраснел от злости:

– Вы что себе позволяете?!

– Проверим мишени, тогда и будете на меня взыскание накладывать, – отвечаю ему примирительным тоном.

Результат оказался таков: первая мишень – 7, вторая – 7 + 9 + 7, третья 8 + 9, четвертая – 10. Пятьдесят семь из семидесяти – не снайпер, конечно, но вполне сносный результат. В норматив уложился.

– Вот видите! – говорю инструктору. – А из уставной стойки у меня так нипочем не выйдет. Да и как с ней в настоящем-то бою?

Инструктор потом долго ворчал про порядок, дисциплину, единообразное выполнение упражнений по стрельбе, утвержденные методики и т. д., но результат мне зачел.

Вечером в казарме, где витал извечный армейский аромат портянок, разгорелся оживленный спор: как учить красноармейцев, да и командиров тоже – строго по наставлениям или же надо приближать обучение к тому, что понадобится в реальном бою? Мои симпатии, конечно, были на стороне второго варианта, но нашлось немало политработников, которые чуть не слово в слово повторяли слова инструктора по стрелковой подготовке.

– Нельзя так людей готовить – кто в лес, кто по дрова. Ежели каждый для себя начнет порядки изобретать, то это тогда не армия будет, а махновщина какая-то! – горячился тот самый товарищ Аболин, который шел первым в списке нашей учебной команды.

– То есть раз наставление с нужным делом не сходится, то тем хуже для дела – так, что ли, по-твоему, выходит? – возражал ему другой.

Но способностей к демагогии товарищу Аболину было не занимать.

– Мы, как комиссары, должны понимать, – назидательно вещал он, – что перед нами стоит задача обеспечить дружную спайку новых призывов в Красную армию. А призываем мы молодежь с весьма различным уровнем грамотности, разных национальностей. Некоторые даже не вполне знают русский язык. Так как же тут обойтись без строгой дисциплины, без неукоснительного следования единообразному порядку и утвержденным наставлениям?

Однако и его оппонент оказался не лыком шит:

– Вот ты тут толкуешь о спайке красноармейцев разных национальностей. А что же ты сам, дурила, полез выяснять у заместителя военкома полка насчет его нерусской фамилии? Сам-то ведь Аболин – тоже небось не русского происхождения, наверное, из латышей будешь? И как же тогда насчет твоего пролетарского интернационализма?

Аболин смутился и стал оправдываться:

– Я ведь чисто из любопытства спросил. Имечко-то ведь у него ну совершенно русское – Филимон, – а фамилия какая-то чудная…

Завершали наши занятия показные дивизионные учения. Поскольку собственный кавалерийский полк 48-й дивизии в двадцать четвертом году был переброшен в ТуркВО, на борьбу с басмачами, взаимодействие с конницей отрабатывалось при участии Тверской кавалерийской школы имени Л. Д. Троцкого. Действиями конной батареи школы руководил пожилой, но, несмотря на это, сухощавый и подтянутый преподаватель с шикарными кавалерийскими усами, явно из бывших, одетый в длиннополую кавалерийскую шинель с синими «разговорами». Не выдержав, я полюбопытствовал, кто это, и нашел подтверждение своей догадке. Действительно, это был бывший полковник, по имени-отчеству Сергей Викторович, носивший странную фамилию Агока#769;с, не ассоциировавшуюся у меня ни с какой национальностью.

Когда после учений наша команда плелась к себе в казарму по обочине (строем, в колонну по три – а то как же!), мимо нас поротно, бодрым шагом, с песней топали молодые красноармейцы. До нас доносилось энергичное:

С отрядом флотским

Товарищ Троцкий

Нас поведет в последний бой!

Следующая рота пела другое, распевное, показавшееся мне до боли знакомым:

Да здравствует Ленин, вождь пролетарский,

Троцкий, Калинин и Луначарский!

Тут у меня все поплыло перед глазами. Как я мог забыть! Июнь двадцатого года, станция Себеж. Это пели красноармейцы отдельного батальона ВОХР, маршировавшие со станции после выгрузки из теплушек, доставивших их, почитай, от самой линии перемирия с латышами…

Воспоминания, до того прятавшиеся в каких-то дальних уголках памяти Осецкого, вдруг хлынули неудержимой волной.

Да, двадцатый год прочно засел в памяти Осецкого. Лихое было времечко, и воспоминания о нем были у него не самые радостные. Однако же стыдиться ему было нечего, и память охотно выпускала все накопившееся в ней на свободу, позволяя мне приобщиться к этому опыту. Воспоминания Осецкого вливались в память моей собственной личности, становились ее частью и воспринимались уже как свои собственные…

Партийная мобилизация в марте двадцатого года стала для меня неожиданностью. Разумеется, в годы Гражданской войны такие мобилизации проводились не один раз, и некоторые мои сослуживцы по Наркомату торговли и промышленности оказались посланы городским партийным комитетом на фронт. Но, закрутившись с делами по организации выезда в Германию для работы торгпредом и переживая срыв этой работы из-за капповского путча, я совершенно не задумывался о том, что партийная мобилизация может затронуть и меня.

«Раз у тебя военного опыта никакого нет, то как партиец со стажем будешь комиссаром. Как раз требуется укрепить войска внутренней охраны Республики», – напутствовали меня в Московском горкоме РКП(б). Решение партии оспаривать не приходится, и вот, получив предписание в Московском военном комиссариате, после долгих мытарств в холодных переполненных эшелонах добираюсь наконец до Смоленска и прибываю в штаб Западного сектора войск ВОХР. Однако комиссарствовать мне не пришлось.

Встретивший меня в штабе начальник Западного сектора ВОХР Касьян Александрович Чайковский оказался членом РКП(б), а потому, в соответствии с приказом Военного совета войск ВОХР от 28 февраля сего года о введении единоначалия в войсках ВОХР, комиссар ему был не положен. Это вовсе не значит, что меня оставили без дела. Безо всякой волокиты в тот же день превращаюсь из несостоявшегося комиссара в помощника начальника Западного сектора войск ВОХР по политической работе.

– Дел тебе хватит, – втолковывал мне Касьян Александрович. – Первым делом – это работа с пополнением. Бойцов не хватает. В батальонах всего по четыреста – пятьсот человек. Одно название, что батальон. В обожд вообще человек по триста.

– Извините, товарищ Чайковский, – вынужден прервать его. – Я ведь еще ни часу в войсках не служил. Поясните, пожалуйста, что это за зверь такой – обожд?

Начальник сектора ВОХР ухмыльнулся с выражением снисходительности: