От штаба дорога наша ведет к усадьбе Сахарово, которой когда-то владел генерал-фельдмаршал Гурко. А теперь там расположились недавно устроенные летние лагеря 143-го полка. Нас же, разумеется, собирались поселить не в палатках, а в частично пустующих помещениях усадьбы, которые в летний период предназначались для размещения штаба полка и подразделений обеспечения.

Впрочем, кое-какие службы размещались там и зимой, а располагавшееся неподалеку стрельбище активно использовалось. По приезде мы построились на расчищенном плацу перед главным зданием усадьбы, и к нам вышел высокий, статный командир, довольно еще молодой – лет тридцати, не больше. Кавалерийский башлык скрывал петлицы на шинели, и потому определить его должностную категорию на глаз было невозможно.

Скомандовав «Смирно!», Дубровичев, печатая шаг, подошел к высокому командиру и отрапортовал:

– Товарищ командир полка! Учебная команда начальствующего состава для представления по случаю прибытия на зимние сборы построена!

– Вольно! – скомандовал высокий, глядя на нас внимательным, даже немного озабоченным взглядом. Обычное русское лицо, немного курносый нос. Никаких особых, бросающихся в глаза черт или примет. Но не покидает ощущение, что где-то я его видел. В этой жизни или в той?

– Товарищи начальники! – прозвучал хороший «командный» голос комполка. – Я командир Сто сорок третьего стрелкового полка Сорок восьмой Кашинско-Тверской дивизии имени Тульского пролетариата Александр Михайлович Василевский. Начиная с этого момента, вы все считаетесь на действительной военной службе. Сейчас вам выдадут обмундирование и покажут ваши места в казарме. Знаков различия у вас не будет, потому что вы не проходили аттестации на должностные категории. Такая аттестация будет проведена по итогам сборов, а до тех пор все вы будете именоваться курсантами. Поскольку ваша учебная команда принадлежит к политсоставу, возглавит ее и будет непосредственно руководить прохождением вами сборов помощник военкома полка Филимон Яковлевич Гарц. – С этими словами вперед выступил прежде державшийся за плечом своего командира невысокий худощавый человек со впалыми щеками и глубоко посаженными глазами, с тонким носом и резко очерченной складкой близ плотно сжатых губ. – Желаю вам успешного прохождения учебы! Командуйте, Филимон Яковлевич! – коротко бросил Василевский, четко исполнил поворот налево и отправился к главному зданию усадьбы.

– За мной, шагом марш!

И, повинуясь команде, мы несколько нестройно зашагали к дверям, которые, как оказалось, вели в столовую. Уже темнело, и обеденное время давным-давно миновало, но о нас все же позаботились, что я тут же записал в плюс молодому комполка. Горячий обед после мороза, несмотря на его невеликие размеры и не слишком высокие кулинарные достоинства, пришелся очень кстати. После чего помощник военкома полка повел нас в каптерку. Там мы обзавелись шинелями, гимнастерками комсоставовского образца, которые именовались «рубаха-френч», галифе, ремнями, портупеями с кобурой, зимними шлемами, а кое-кто – и сапогами. Глянув на мои сапоги, каптер буркнул: «Сойдут за уставные». По тому же принципу некоторые новоявленные курсанты остались в своих френчах и галифе.

Остаток дня ушел на получение наганов в оружейке, знакомство нашего руководителя с доставшимися ему подопечными, на ужин, обживание в казарме, осмотр и чистку оружия, подгонку обмундирования, подшивание подворотничков и прочие важные армейские мелочи.

Сборы зимой – далеко не самое приятное времяпрепровождение. Хорошо еще, что большая часть занятий проводилась в классе, а не на открытом воздухе. Начали мы, однако, не с класса, а с посещения артиллерийских парков дивизии, где как раз проводились занятия приписного состава артиллеристов, призванных на краткосрочные двухнедельные сборы для отработки действий в зимних условиях. Для нас занятия были чисто ознакомительными – нам рассказали о материальной части и принципах боевой работы артиллерии дивизионного звена.

– Наша гаубичная батарея имеет на своем вооружении два типа сорокавосьмилинейных гаубиц, – рассказывал нам командир этой батареи, картинно положив руку на ствол орудия и любовно поглаживая его, – образца одна тысяча девятьсот десятого года на основе французского орудия фирмы «Шнейдер», произведенные на Обуховском заводе, и образца девятого года на основе немецкого орудия фирмы «Крупп», произведенные на Петроградском и Путиловском заводах…

– А какая лучше? – прервал рассказ бесцеремонный выкрик кого-то из нашей учебной команды.

– Какая? – поднял голову молодой командир. – Пожалуй, про разницу между клиновым и поршневым затвором я вам толковать не буду, а скажу так: лучше та гаубица, за которой ухаживают нормально, и она не подведет тебя неожиданно в бою. Вот так-то. – И, не давая задать других вопросов, продолжил: – Батарея состоит из шести таких гаубиц…

Переместившись по артиллерийскому парку, мы попали под опеку другого командира батареи. В отличие от первого, он был явно из офицеров еще старой армии. Видимо, только что завершились занятия с группой артиллеристов приписного состава, и командир батареи, утомившись, вел свой рассказ облокотившись на щит и ствол орудия и закурив папиросу:

– На вооружении батарей полевой артиллерии артполка дивизии состоит трехдюймовая полевая пушка образца одна тысяча девятьсот второго года. Вот эта самая пушка произведена на Путиловском заводе в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году. Как следует из ее названия, пушка эта имеет калибр три дюйма, или семьдесят шесть и две десятых миллиметра («О, заметен уже переход на метрическую систему», – отметил я про себя). Она предназначена для ведения огня шрапнельным снарядом или фугасной гранатой весом шесть с половиной килограммов с начальной скоростью почти шестьсот метров в секунду на предельную дальность в восемь километров. Но учтите, что на такую дальность могут вести огонь только самые опытные наводчики, ибо прицельные приспособления пушки рассчитаны лишь на шесть и четыре десятых километра. Всего в батарее имеются шесть полевых пушек…

– А почему в парке только пять штук стоят? – спросил тот же бесцеремонный голос, что прервал и первого командира батареи.

– Да потому что шестую сделали на Пермском пушечном заводе в одна тысяча девятьсот двадцатом году! – в сердцах бросил военспец. – Вот и маемся теперь с ней, она у нас из ремонта не вылазит. То масло из цилиндров течет, то затвор клинит, а теперь вон новую пружину накатника ждем – старая лопнула…

В одном из классов, который мы заняли в дивизионной школе младших командиров, нам пытались ускоренным порядком впихнуть примерно те же знания, которые в течение более длительного времени получали командиры на курсах «Выстрел». Тактика сменялась военной топографией, военно-инженерное дело – занятиями по организации службы тыла. Немалая часть занятий была посвящена изучению материальной части оружия. Ну и, разумеется, не упускалось из виду ведение партийно-политической работы в войсках.

Как я успел понять еще по услышанным краем уха обрывкам застольной беседы в поезде и по последующим разговорам в казарме и в классе, наша учебная команда подобралась в основном, если не исключительно, из политработников, которые собственно в РККА не служили. Со мной проходили сборы комиссары из ЧОНа, Продармии, войск ВОХР и ВНУС, запасных воинских формирований, частей Всевобуча и т. д. Товарищ Аболин, шедший первым по алфавиту в списке команды, вообще служил комиссаром в военизированной охране Чеквалап. Разумеется, кадровики Наркомвоенмора совершенно справедливо решили, что таким кадрам нужно подтянуть в первую очередь командирскую подготовку.