– А Паша? – не умолкала я.

Кирилл скосил глаза к носу.

– Он твой муж.

– Что? – подпрыгнула я. – А меня спросили? Никогда в жизни не соглашусь…

– Степа, – перебил меня Кирюша, – это ж понарошку, на один вечер. Давай поможем Лизке с Женькой. Павлик прекрасный человек, талантливый, но пусть уж он не будет кровным родственником невесты. В общем, понимаешь?

– Прости, – опомнилась я, – день был нервный, вот я и отреагировала глупо. Сейчас приведу себя в порядок и появлюсь на кухне.

– Ты и так чудесно выглядишь, – оценил мой вид стилист. – Идем.

Увидев меня, Павел, одетый в ярко-голубую рубашку с блестками, встал из-за стола, протянул руки и с пафосом произнес:

– Вот идет моя жена, лучшая из жен. Приди на грудь ко мне, любимая!

Я растерялась и тихо сказала:

– Здравствуйте.

На секунду в кухне воцарилась тишина. Потом баба Липа проскрипела:

– Давай пакеты. Чего там?

– Продуктов немного, – пояснила я, – на ужин и завтрак.

– Моя жена – лучшая! – прокомментировал пресс-секретарь. – Люблю ее страстно!

Павел явно старался исполнить на «отлично» предписанную роль, но лучше б ему, на мой взгляд, умерить пыл.

Баба Липа отняла у меня пакеты и занялась ими. Паша похлопал рукой по табуретке, стоявшей рядом:

– Место, жена!

Пришлось сесть около него и улыбнуться присутствующим.

Евгений сегодня был не в трусах и мятой майке, а в светлой рубашке и джинсах. Елизавету я увидела впервые в жизни. Молодая женщина, вопреки утверждению Кирилла, не производила впечатления красавицы. У нее была слишком смуглая кожа, крупный нос, глубоко посаженные маленькие глаза и слишком полные плечи. Хотя мне, окруженной день напролет моделями-вешалками, даже скелет из школьного кабинета биологии мог показаться тучным. Вот волосы у Семеновой были на зависть хороши: пышная копна красиво вьющихся локонов густого коньячного оттенка.

– Добрый вечер, Степанида, – сказал Женя. – Молодец, что приехала.

– И я очень рада тебя видеть, – добавила Лизавета.

– Больше всех счастлив я! – закричал Павел. И в ту же секунду, заключив меня в объятия, смачно поцеловал в подбородок.

Мне в нос ударил противный запах, ноги опять превратились в желе, руки затряслись, перед глазами замелькали фиолетовые искры. Совершенно забыв о роли любящей супруги, я отпихнула разошедшегося «муженька» и воскликнула:

– Чем от тебя воняет?

Помощник Кошечкина обиженно засопел:

– Парфюмом. Это лучший аромат сезона, создан для успешных мужчин с амбициями.

– Какое лекарство ты пил? – уточнила я.

– Вообще их не принимаю, пилюли – это яд, – категорично заявил «муж». И, вспомнив о своей роли, добавил: – Ты-то в курсе!

– Явственный запах аниса, – не успокаивалась я, – противный до озноба.

– Это жвачка, – развеселился Павел, – называется «Романтическое настроение». Там анис, лакрица и имбирь. Тебе не нравится?

– Нет! – отрезала я. – Выплюнь. Пахнешь, как один противный парень. Сначала я подумала, что он тоже жвачку жевал, но нет, все же «аромат» был другим. Кстати, там еще что-то было, кроме специй, перечисленных тобой… Но что?

Я осеклась. Лицо Павла помрачнело, скривилось, но он молча встал и направился к мойке.

В то же мгновение раздался звонок в дверь.

– Сама открою, – засуетилась баба Липа и пошлепала к двери.

– Знакомься, Степа, моя мама Амалия Генриховна, – зажурчал Женя.

Стройная, элегантная дама, замотанная в километры бус Шанель, изобразила светскую улыбку.

– Очень приятно, – сказали мы с ней хором.

Потом бизнесвумен добавила:

– Вы так не похожи с Лизой.

Да уж, с этим заявлением трудно поспорить: беленькая Степа и черненькая Лизавета выглядели антиподами.

– У нас разные отцы, – нашлась невеста Жени.

– Точно, – подтвердила я, – я родилась во втором браке мамы.

– Но это не мешает нам дружить, – сказала Лиза.

– Конечно, нет! – с энтузиазмом подхватила я. – Очень люблю сестру.

– А я обожаю Степаниду! – воскликнула Елизавета.

– Лучше моей жены никого нет! – протрубил Паша, который вернулся к столу. – Дорогая, дай поцелую тебя…

Мне снова чуть не стало дурно – от Павла продолжало пахнуть, почти как от напавшего на меня борсеточника.

Я ловко вывернулась из рук «муженька».

– Милый, ты забыл о моей аллергии на анис!

– Я выплюнул жвачку, перестань идиотничать, – выпав из образа любящего муженька, рявкнул Павел.

– А запах остался, – буркнула я.

– Мы все любим друг друга, – предостерегающе кашлянул Женя. – Очень!

– Да, да, да! – подтвердил многоголосый хор. – Верно, справедливо, правильно!

У меня тут же возникло ощущение, какое бывает у человека, которого настойчиво угощают медом. Несчастный ест, ест, ему уже тошно, а отказаться неудобно. По-моему, чтобы Амалия посчитала нас настоящей семьей, всем присутствующим надо самозабвенно спорить, подначивать друг друга и ругаться.

– Эй, куда? – закричала баба Липа. – Сказала же, нет ее тут, уехала навсегда из России в этот… как его… Тьфу, забыла. О, вспомнила – в Лос-Вего́с!

– Слышу дочери голос родной, – возразил грубый бас.

В кухню ввалился мужик, сильно смахивающий на бомжа. Одежда его выглядела так, словно в ней уже умерло четверо. Уж поверьте мне, ни рубашка, ни брюки не имели ничего общего со стилем гранж. Просто старые, грязные, забывшие об утюге и стиральном порошке шмотки. Щеки дядьки покрывала пятидневная щетина, волосы неопрятными сосульками свисали с одной стороны.

Позади мужика топталась баба в серо-буро-малиновом «халате», затрапезной хламиде не первой свежести, подпоясанной солдатским ремнем с бляхой. В руках тетка держала вещмешок из брезента цвета хаки, на ногах были кроссовки с калошами, а голову она украсила бело-серой панамкой. В таких по Парижу ходят китайские туристы, делающие покупки в столице моды исключительно скопом и в тех лавках, на которые укажет гид.

Лиза схватилась руками за стол. Мужик разинул рот и, распространяя запах перегара, заорал:

– Доча! Наконец-то!

И тут до меня дошел размер катастрофы. Настоящие родители Семеновой выбрали самый удачный момент, чтобы навестить дщерь!

Женя покраснел, Кошечкин расплескал чай. Лиза стискивала побелевшими пальчиками скатерть. Я почувствовала жалость к Семеновой.