– Скорее, скорее… в Кронштадт, в Кронштадт!

Была светлая прозрачная ночь. Яхта плыла, раскрыв паруса, как бабочка крылья, громадные весла галеры взбивали прохладную воду. Кронштадтская гавань, к удивлению всех, оказалась заперта боном. С галеры бросили якорь, и яхта сгалсировала по ветру, подойдя ближе к галере. В мареве белой ночи Кронштадт казался заколдованным замком, в котором живут мифические исполины.

– Эй, на бастионе, отдайте гаванский бон!

Возникли звуки барабанов, с берега отвечали:

– Продырявим и потопим… прочь!

Петр выбежал на бак галеры и, стащив с груди андреевскую ленту, стал размахивать ею, как вымпелом:

– Я вам император… Почему закрыли гавань?

Прозрачный ночной зефир донес ужасную весть:

– Какой еще император? У нас давно Катерина…

Первое ядро шлепнулось в воду, обрызгав его величество. Спешно обрубили якорный канат, на веслах и парусах побежали прочь от Кронштадта. Яхта, круто ложась в бейдевинд, стала удаляться, а вместе с яхтою покидали императора винный погреб с бутылками и даже походная кухня с ее великолепными закусками.

– Я как раз хотел выпить, – сказал он.

– А я умираю от голода, – добавила Лизка.

Галера лениво шлепала веслами по воде. Все устали. Император спустился в каюту, лег на диван, фаворитка устроила рыдания…

К Миниху на палубе подошел испуганный Гудович.

– Прекрасная ночь, не правда ли? – сказал фельдмаршал. – И хоть бы один комар над морем… О, великий боже, сколько крови выпили из меня комары за двадцать лет ссылки в Пелыме.

– Есть ли еще случай для нашего спасения?

– Есть! Не приставая к берегу, плыть в Ревель.

– Но гребцы на галере уже измучены.

– Так это гребцы, а не придворные, – сказал Миних…

В три часа ночи Петр высадился в Ораниенбауме, в Японской зале дворца ему стало дурно. С трудом нашли хлеба, чтобы накормить всю придворную ораву. Петр начал составлять письмо к жене, при этом он предупредил вице-канцлера князя Александра Голицына:

– Вы и отвезете! На словах же передайте этой Мессалине, что я согласен поделить с нею власть над Россией…

* * *

Екатерина следовала на Ораниенбаум во главе гвардии, а два первых эшелона (гусары Алехана Орлова и артиллерия) прошли по шоссе еще раньше, жестоко объедая дорожные харчевни. Войска были на ногах с семи утра, а теперь падали от усталости. Конница измоталась, лошади 14 часов подряд находились под седлами и вальтрапами. Возле «Красного кабачка» императрица велела сделать привал.

Петергофское шоссе вмиг будто вымостили булыжником: солдаты разом легли на дорогу. Екатерина поднялась на второй этаж трактира, в убогой каморке для проезжих путников она плашмя рухнула на постель. Но тут же приехал Панин, с которым она стала заниматься распоряжениями по флоту и армии. Никита Иванович сказал:

– Разумно ли сверженного императора помещать в крепости Шлиссельбурга? То Иоанн, то Петр… Стыдно перед Европой: из Шлиссельбурга сделали депо для хранения свергнутых царей!

Панин ознакомил ее с секретным указом Петра III, обращенным к стражам Иоанна Антоновича: «Буде сверх нашего чаяния ктоб отважился арестанта у вас отнять, противиться сколь можно и арестанта живого в руки не отдавать…» – документ чрезвычайно важный.

– Благодарю вас за него, – сказала Екатерина.

В шесть часов утра эшелон императрицы двинулся далее и маршировал до Сергиевой пустыни, где Екатерину поджидал невозмутимый вице-канцлер Голицын с первым письмом от Петра.

– А вы проезжали Петергоф? – спросила женщина.

– Да, гусары Орлова уже заняли его.

– Здорово проучили голштинцев?

– С презрением к ним: без оружия – кулаками…

Екатерина прочла цидульку от мужа, обещавшего исправиться и уважать ее, как мать и супругу. Она тяжело вздохнула.

– Я жду ответа, – напомнил вице-канцлер.

Екатерина протянула ему руку для поцелуя:

– Это вам заменит присягу, а ответа не будет…

Во время проезда Конной гвардии через Петергоф генерал Измайлов вручил Екатерине второе письмо от мужа.

– Вы откуда прибыли? – спросила она, спешиваясь.

– Из Ораниенбаума… от его величества.

Екатерина с ловкостью гусара уперлась ногою в потное брюхо коня. подтянула подпругу, поправила бархатный вальтрап.

– Величие его ложно! А что в этом письме?

– Отречение, – сказал Измайлов.

Екатерина разломала хрупкие печати на конверте.

– Черт вас всех раздери! – выговорила с недовольством. – Второе письмо начертано карандашом. Что у него там? Неужели даже чернил развести некому? Отречение придется переписать. Конечно, не так бездарно, как оно составлено. А так, как я сама напишу!

Петр III отрекался от престола, прося отпустить его в Голштинию с Гудовичем и Лизкой Воронцовой; еще ему хотелось сохранить при себе любимую «мопсинку» и скрипку, он умолял Екатерину не разлучать его с арапом Нарцисом, умеющим быстро и ловко откупоривать бутылки с английским пивом… «Как схватить этого придурка?» Измайлов проник в мысли женщины и помог ей.

– Вы считаете меня честным человеком? – спросил он.

Екатерина не стала вступать в нравственные дебаты:

– Вы и отвезете в Ораниенбаум мой конспект его отречения. И пусть этот несчастный, – чернилами, а не карандашом! – заверит весь мир, что отречение официально, безо всякого принуждения с моей стороны… Только с вашей честностью это и делать.

Доверие внешнее, зато недоверие внутреннее: за Измайловым поехали Григорий Орлов, вице-канцлер Голицын и Панин. Петр писал под диктовку: «В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством, самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное…» Он все время беспокоился:

– А мопсинку со скрипкой оставят мне?

– Господи, – отвечал Орлов, – да на што нам они-то?

– Карета подана! – громогласно доложил Потемкин; своими же руками он затолкал императора в возок. – Па-а-алаши… вон!

Петр снова упал в обморок, вывалившись из кареты, будто ватная кукла. Тут с него содрали мундир лишили шпаги и ордена Святого Андрея. Екатерина не пожелала видеть мужа, но его фаворитку до себя все-таки допустила, спросив со всей строгостью:

– Так это вы клубнику с грядок моих обобрали?

Восемь пудов добротного белого мяса, из которого природа слепила Воронцову, тряслись от рыданий, будто зыбкое желе.

– Виновата я, – пропищала она тоненько, как комар.