…Хотя часть бандитов ликвидировали, бандитизм в Самарканде не затихал, ползли слухи о поборах, взятках в самом Самаркандском облЧК, и Петерс стал все более убеждаться, что надо выехать на место. В своих предчувствиях он не ошибся…

14 апреля 1921 года в ташкентских «Известиях» можно было прочитать: «Очищая Советскую Россию от всякой контрреволюционной нечисти, ЧК первым долгом очищает себя от неподходящего и вредного элемента…ЧК предпочитает иметь хотя и ограниченный штат, но добросовестный, почему иногда не останавливается даже перед роспуском карательных учреждений…По распоряжению полномочного представителя ВЧК товарища Петерса была произведена чистка Самаркандской областной ЧК…»

В ЧК оказался человек, связанный с уголовниками, другой в царское время служил в сыскном отделении, на регистрацию как бывший охранник не явился, втерся в ЧК. Две девицы, обманом проникшие в ЧК, бывшие профессиональные проститутки, пили, развратничали. Некоторые милиционеры, «будучи посланы в уезд для разбора поданных туземным населением жалоб, вместо того, чтобы защищать обиженных киргиз, откровеннейшим образом взяточничествовали, вымогательствовали», после обнаружения преступления один милиционер скрылся — объявлен розыск. Были приняты крутые меры: некоторые из совершивших преступления «после всестороннего расследования постановлением коллегии Турчека были расстреляны».

Потом на пути Петерса был Ходжент. По европейскому календарю еще ранняя весна, а в Туркестане уже цвели фруктовые деревья, все дышало простором, свободой… Дорога, говорили местные жители, небезопасна: шалили басмаческие банды. Чтобы избежать ненужных встреч, отряд Петерса двигался то по бездорожью, то караванным путем; среди всадников с островерхими шлемами ехал и Петерс на небыстрой лошади, в своей неизменной кожаной фуражке со звездой и в кожаном пиджаке.

В Ходженте Петерс застал начальника местной ЧК Шарифа Раджапова за необычным занятием: тот слюнявил химический карандаш и старательно выводил строчки печального доклада в областную ЧК.

«Недостатками являются отсутствие денежных ресурсов, малоудовлетворяемость сотрудников продуктами питания и, наконец, отсутствие канцелярских принадлежностей, перевязочных средств и фуража для лошадей…Сотрудники не удовлетворены жалованием, а некоторые и продовольствием (соль, спички) с января месяца, что является, безусловно, ненормальным.

Взвод войск ВЧК… находится в весьма безвыходном положении. Красноармейцы совсем босые и голые… Удовлетворяемость продовольствием — 50 процентов. Басмаческие банды своими налетами и сборами вычерпывают все продукты из кишлаков, почему привоза в город нет».

Среди чекистов не принято было жаловаться на трудные условия: была черная работа, «неразрешимые» задачи, которые надлежало решать.

Петерс сам не жаловался и не поощрял такое среди подчиненных. Поэтому, пока он читал бумагу, Раджапов растерянно стоял, не зная: то ли оправдываться, то ли отстаивать написанное. Наконец Раджапов услышал: бумагу Петерс берет с собой и постарается, чтобы Ходженту помогли. Нормальная одежда — это и дисциплина! И как же без соли и спичек!

В апреле — начале мая 1921 года все внимание Петерса было приковано к Чарджоу и Амударьинской флотилии. Чекисты узнали, что ее командиры — бывшие офицеры собираются вместе с анархиствующими матросами и о чем-то долго совещаются при закрытых дверях.

В это время и появился в Чарджоу спекулянт наркотиками Абдулла, который через знакомство с капитаном парохода «Самсон» Тулевым сумел войти в доверие к главарям мятежников. Они планировали прежде всего захватить склады с оружием, хотя, по их признаниям, уже располагали 27 орудиями и 35 пулеметами (да еще 10 пулеметов и множество винтовок было укрыто в тайнике). Выступление заговорщиков намечалось на середину мая, в успехе они не сомневались…

А 7 мая Петерс шлет срочную телеграмму заместителю Председателя ВЧК И. С. Уншлихту: «…нами раскрыт контрреволюционный заговор среди Амударьинской флотилии в г. Чарджоу. В заговоре замешан весь командный состав… При неудаче решено с пароходами отступить в Афганистан. Нами приняты все меры к предотвращению заговора, а также и бегства. Из Ташкента высланы лучшие силы чекистов…»

В числе лучших был и Абдулла Кадыров — верный и смелый чекист, умело выполнивший опасное задание — проникнуть в штаб заговора.

Руководители заговорщиков были арестованы 13 мая, когда собрались на свое последнее нелегальное совещание. Одновременно были обезврежены другие мятежники, и захвачено спрятанное оружие.

…Партийные и советские работники, чекисты, присланные на работу в Ташкент, вселялись в дом, более или менее сносный по виду, он раньше принадлежал какому-то купцу, бежавшему к басмачам. У входа стоял часовой — время было неспокойное. А в остальном жили простой коммуной. В просторной прихожей была свалена гора яблок, душистый запах их разносился по дому. Яблоки считались «ничейными», их брали все, как положено в коммуне.

В то утро Петерс в комнате рядом с кухней стирал свои чулки и портянки. Дверь открылась, заглянула женщина в какой-то невообразимой шапке, в татарских сапогах. Он ее не сразу узнал. Это была вездесущая представительница американской журналистики, не смущавшаяся своей нелепой одежды и чувствовавшая себя в России свободно, Луиза Брайант. Петерс живо вытер мокрые руки. Они поздоровались.

Если бы Луиза увидела первую леди Белого дома за штопкой своих кружевных платьев, удивилась бы менее. А здесь советский шеф за стиркой! Петерс ответил просто: «Это у меня старая привычка, от фронта и работы в Москве. Рубашки мне стирает жена; чулки, портянки — я сам. Мужчина к женщине должен относиться с достоинством» — и добавил еще что-то о любви.

Удивляться скорее, однако, можно было не Петерсу, а самой Луизе. Как она могла оказаться здесь, в такой дали, — почти край света! Петерс знал обстановку и не мог поверить, чтобы Наркоминдел разрешил поездку в Среднюю Азию иностранному корреспонденту, да еще женщине.

Действительно, после того, как Наркоминдел наотрез отказался дать разрешение Брайант на эту далекую и по тем временам очень опасную поездку, Луиза попросилась на прием к Ленину. День был мрачный — один из длинных дней зажатой блокадой страны. Ленин, к ее удивлению, выглядел свежим. Он поднял глаза на посетительницу, оторвавшись от работы.

Из американских корреспондентов, пожалуй, больше всех ему симпатизировала Луиза Брайант, хотя он не всегда с ней соглашался. В ней был огонек искренности, непредвзятости. Он хорошо понимал также, что эта женщина вынесла на себе, пожалуй, самое тяжкое: она потеряла в России мужа, Джона Рида, которого так мучительно любила, — этого сильного в устремлениях человека. Она бы могла его спасти, если бы они заранее уехали из России. Но они остались.

Ленин улыбнулся, увидев Луизу.

— Приятно слышать, — сказал он, — что в России есть-таки человек, у которого достаточно сил, чтобы окунуться в исследования неизвестного. Вас там могут убить, но, во всяком случае, поездка эта на всю жизнь останется для вас самым ярким воспоминанием. Стоит рискнуть.

Он, вопреки мнению Наркоминдела, разрешил выписать Брайант