приезжайте ко мне. Поглядим, что может сделать из немецкого мобиля простой русский механик.

Как хорошо после бани, наполнив желудок вкуснейшей пшенной кашей с салом, чаевничать. Кружка доверху полна крепким ароматным чаем, на блюде грудой лежат свежие баранки. Горят обе имеющиеся свечи, прилепленные к какой-то деревяшке вместо подсвечника, чтобы парафин не тек на стол. И в их колеблющемся свете я сижу и листаю газеты, вчерашнюю и сегодняшнюю.

Ничего особенного в них нет. Помимо фельетонов, объявлений и государственной информации, поделенное на две части довольно бездарное по стилю и слогу описание бала баронессы Сердобиной. Обо мне два абзаца в одном номере и два в другом. И все так, словно бы между прочим. А остальное — об угощении, о наряде баронессы, о куче всяческих малозначительных на мой взгляд подробностей. Хотя, с другой стороны, персон, на которые автор потратил целых четыре абзаца было немного, по пальцам рук пересчитать можно. Наверное, это успех. А что же про Томилину?

Я внимательно пересмотрел обе газеты еще раз и на четвертой странице вчерашнего номера в разделе «происшествия» нашел небольшую заметку:

«На протяжении всей ночи из дома помещицы Томилиной доносились громкие сладострастные крики, нарушавшие покой соседей. О том была составлена жалоба в полицию».

Надо же! Откуда там вся ночь? Мы вернулись-то не раньше двух часов пополуночи! Вот же… завистники. Или завистницы.

За окном стемнело, пора было ложиться спать. Нынче мне предстояло ночевать в человеческих условиях. Пусть и на тюфяке, брошенном на пол, но зато на чистых простынях. Я улегся, с удовольствием вытянулся под легким шерстяным одеялком и тихонько выдохнул:

— Хорошо!

Потянулся было задуть свечу, но тут по полу прошлепали босые ноги, и рядом с моей постелью нарисовалась Машка. Не говоря ни слова, она в одно движение скинула с себя платье и, оставшись, голышом, замерла этаким оловянным солдатиком. Только руки подергивались, словно порываясь прикрыть безволосый еще лобок и то место, где через несколько лет образуется грудь.

— Ты чего? — оторопело спросил я, рывком садясь на постели.

— Расплатиться хочу, — нервным и каким-то механическим голосом проговорила она.

— И чем же? — задал я идиотский вопрос.

— Вот этим.

Машка ткнула себя пальцем меж ног и снова замерла по стойке смирно.

Я растерялся. Думаю, на моем месте любой бы растерялся. Нормальному человеку это ведь даже представить невозможно, что придет соплячка, которая еще первую кровь не уронила, и будет предлагать себя за койку и кусок хлеба.

Я сидел и тупо хлопал глазами, а девочка все стояла передо мной и ждала. И тут я, наконец, понял, ощутил: да она же на нервах вся! Она считает своим долгом отдать мне ту единственную ценность, что у нее еще осталась и при этом отчаянно боится, что я соглашусь. Ну нет! Я, конечно, не ангел, но и не сволочь.

Я сдернул с себя одеяло, замотал в нее девочку, притянул к себе и почувствовал, как дрожит ее худенькое тельце. А что дальше? Вот никогда не имел дела с детьми. Своих не было, а возиться с чужими было как-то неловко. Понятно лишь одно: надо успокоить ребенка, и лишь потом пытаться рассказывать о своих высоких нравственных принципах. Вот только как?

Я усадил безропотно подчинившуюся мне девочку к себе на колени и принялся гладить по голове, приговаривая вполголоса:

— Ты чего это удумала, глупенькая? Мы же вчера обо всем договорились. Или нет? Ты с сестренкой нынче вон сколь работы переделала. Тут, в этом доме, дюжина мужиков не один год пакостила, а вы за день все это убрали. Разве ж это не плата? Я сегодня брата вашего видел. Он в себя пришел, про вас спрашивал. Я ему все рассказал, успокоил, обещал вас обеих беречь, покуда он не поправится. Как же я ему в глаза-то погляжу, если такое с тобой сотворю? Ты не бойся, я вас и сам не трону, и от прочих защищу.

Машка шмыгнула носом раз, другой, потом всхлипнула и, в конце концов, разрыдалась, уткнувшись мне в грудь и обхватив, насколько смогла, руками. Ревела она в голос, прижимаясь ко мне всем телом, и мне ничего не оставалось делать, как только крепко обнять ее и укачивать на коленях, словно малое дитя.

Сверху осторожно спустилась Дарья. Глянула на нас из-за угла, да так и застыла, не зная, как на все это реагировать. Я показал ей глазами на лежащее на полу платье. Та понятливо кивнула, прокралась на цыпочках, подхватила одежку и так же тихонько вернулась наверх.

Маша же, в конце концов, выплакалась, успокоилась, да так и уснула у меня на коленях. Пришлось осторожно, чтобы не разбудить девочку, подниматься на ноги и нести ее наверх. Дашка не спала, ждала сестренку. Едва увидав нас, быстренько соскочила с кровати и помогла уложить сестренку. Та, лишившись тепла, завозилась, забормотала что-то невнятное. Но Дарья и тут не сплоховала: юркнула в постель, обняла сестру, прижалась к ней, и та успокоилась. Вытянулась под одеялом и засопела тихонечко, чему-то улыбаясь во сне.

Я вернулся к себе, заново улегся, задул свечу, но сон все никак не шел. Я ворочался с боку на бок, размеренно дышал, считал баранов, скачущих через забор, но заснуть смог лишь тогда, когда небо за окном начало светлеть.

Глава 16

Вроде бы, только закрыл глаза, а уже меня кто-то трясет. И писклявый, будто бы детский, голосок над ухом:

— Вставайте, Владимир Антонович! Барин! Да проснись же!

Я с трудом приоткрыл один глаз: надо мною стояла Дашка и пыталась изо всех своих невеликих сил меня добудиться. Сколько я поспал после вчерашнего Машкиного представления? Час? Два? Голова была тяжелой, едва открытые глаза норовили закрыться обратно.

— Вставайте, а то нам сейчас все ворота вынесут!

И действительно, от ворот доносились тяжелые удары. Уже не кулаком, а ногой. Матерь Божья, это, наверное, мне работа прикатила! А я тут валяюсь. Пришлось напрячь волю и для начала хотя бы повернуться на бок.

— Дарья, беги, скажи — мол, через минуту буду. А то и вправду ворота вынесут. Вода в доме есть — хотя бы умыться?

— Так в сенях целое ведро стоит!

— Хорошо, беги. А после чай ставьте, позавтракать надо.

Кряхтя, я поднялся на ноги, почти наощупь добрался до сеней, плеснул в лицо пригоршню холодной воды, тут же напился из горсти. В полностью рабочее состояние не пришел, но глаза открылись, и мозги мал-мала заработали. Натянул приготовленную с вечера одежду.