Голос его звучал ласково, внешность была располагающей, но в произнесенной фразе явственно сквозило раздражение. Трудно было сформулировать, чем именно недоволен сероглазый, но он был раздражен и недоброжелателен. Ираклий из своих тридцати семи лет тридцать учился управлять людьми, и эта деталь от него не ускользнула.

– Вам тут жарко, Людвиг? – осведомился он, пережевывая еду. – Вижу, что жарко. И мне тоже. Что поделать, климат здесь не такой, как в лесах на севере. И именно поэтому тут не выращивают свиней. Зато ловят вкуснейшую рыбу. Почему бы нам не заказать ее к столу вместо баранины?

Подошедший на зов хозяин таверны был полон, одышлив и подобострастен. Ираклий краем глаза увидел мальчишку-посыльного, присевшего на каменный парапет в отдалении от них, и отметил, что отец и сын поразительно несхожи. Причем не чертами лица, а манерой поведения, как несхожи вежливость и подобострастие. Природа часто играла забавные шутки, давая отцам поводы усомниться в своем участии в зачатии ребенка, но тут оснований для сомнений не было. Тот же нос, та же линия бровей, но вот внутреннее содержание, дух – так изменили оболочку изнутри, что, наверное, сам Творец в недоумении развел руками.

Впрочем, Ираклий не относился к тем, кто делал поспешные выводы и поддавался первому впечатлению. Нет, конечно же первое впечатление зачастую было самым верным, но все же… Все же…

Путешественник снова бросил быстрый взгляд на мальчишку. Тот всем своим видом изображал незаинтересованность и отсутствие всяческого любопытства, но видно было, что это не так.

Приезжий скрыл ухмылку в уголках узкого рта.

Когда хозяин отошел, приняв заказ на рыбу и печеные на огне овощи, утоливший первый голод Ираклий, чуть отодвинулся от стола и произнес:

– Ну что ж, господа, давайте начнем с Богом… Всем, надеюсь, ясно, что Тот, кто сегодня Первый, не зря собрал вместе людей, которые в другой ситуации не должны были видеть друг друга ни при каких обстоятельствах?

– Как я понимаю, – сказал Василий, склонив голову в знак согласия, – нас привели сюда константинопольские события, случившиеся этим летом.

Латынь его была безупречна, ее можно было даже назвать изящной, но в произношении все же чувствовался слегка шипящий греческий акцент.

– Это так… – подтвердил Ираклий. – О причине не столь сложно догадаться. Но сразу скажу, что прибыл сюда не улаживать спор между противоборствующими сторонами. И хочу, чтобы вы об этом знали. Это не в моих силах. И думаю, теперь нет на свете человека, который бы смог исправить случившееся. То, что произошло – уже произошло, и в этом нет нашей вины. Упущение было не вчера и не сегодня. Этим летом случилось горе, а корни его тянутся так далеко в прошлое, что мы с вами можем только вздохнуть. И прежде случалась схизма[75]в доме Божьем, но никогда еще раскол не был так глубок, как сейчас. Тридцать пять лет Акакианской схизмы[76]были лишь предвестниками нынешней катастрофы. Случилось, – отрезал он. – Примем данность как Божью волю. Отныне есть две церкви, о судьбе и благополучии которых нам предстоит печься. Тайный конклав остается Тайным Конклавом. Если даже произойдет так, что домов Божьих станет еще больше, то у нас всего лишь прибавится работы. Потому что призваны мы защищать не стены, а дух в этих стенах. И не людям, пусть даже облеченным властью, решать, какая из церквей ближе к Богу. Не людям.

Он помолчал немного, подвигал губами, будто бы что-то жевал, а потом поднял свои темные, холодные, как зимнее море, глаза на сероглазого и посмотрел так, что тот невольно поежился. Ничего хорошего не было в этом взгляде. Совсем ничего.

– Я знаю, Людвиг, – произнес он негромко, но очень отчетливо, так, чтобы его хорошо расслышали только собеседники, сидящие с ним за одним столом. – Знаю о том, что ваши связи с кардиналом Гумбертом тесны и имеют под собой значительную выгоду. Знаю также о вашей симпатии к папе, более того, скажу откровенно, его святейшество Лев Девятый, лично мне более симпатичен в поступках и чаяниях, чем патриарх Кируларий.[77]Потому что понятен…

– А как по мне, – прервал его Василий, краснея лицом, – так…

– Оба достойные люди, – сказал Ираклий низким, полным скрытой угрозы голосом. Тон был таков, что даже безрассудно отважный человек дважды задумался бы, прежде чем решился перечить говорящему. – Оба. Мы не служим ни Риму, ни Константинополю. Мы служим идее, а у нее нет дома. И попытка низложить патриарха, и анафема, которой патриарх предал папских легатов, одинаково губительны для дела Церкви. Для Бога губительны. Но наш долг помнить, что, как бы люди не делили свою веру на праведную и неправедную, на истинную и ложную, а верят они в одно…

– Во имя Отца, Сына и Святого духа… – Людвиг с Василием осенили себя крестами вслед за Ираклием.

– Вот и хорошо, – усмехнулся он краем сжатого в линию рта. – Значит, можем двигаться дальше. И я попрошу вас, братья, запомнить, что с этого момента кто ослушается веления Того, кто сейчас Первый, и станет на сторону одной из противоборствующих сил, будет признан предателем и очень быстро закончит свои земные дела. Это я вам обещаю! Я! И надеюсь, что вы донесете мысль до своих наемников.

Сероглазый и длинный кивнули, не сводя с пришлого встревоженных глаз.

Гость действовал на них, как удав на кроликов, безо всяких видимых причин. Просто от него исходила такая сила, что любой, оказавшийся рядом, чувствовал, как она давит, словно тяжелой рукою пригибая за шею к земле.

Ощущение было настолько явственным и настолько неприятным для этих двоих, тоже привыкших повелевать и вершить человеческие судьбы, что с их лиц не сходило выражение глубочайшей озабоченности. Конечно же и тот, кто назвал себя Людвигом, и второй, назвавшийся Василием, от начала понимали, что приезжий им не ровня, но чтобы проняло вот так… До дрожи в коленях… Нет, такого не ожидалось вовсе!

Ираклий чувствовал их растерянность и страх кожей, чувствовал, что они готовы к повиновению, какой бы приказ он им не отдал. Да, они оба были командирами на своей территории и умели управляться со своими отрядами, но здесь, сегодня… Лидер был один. Тот, кто говорил от лица Первого. До того, как эти двое научились повелевать, они учились подчиняться. Подчиняться слепо, беспрекословно, абсолютно – без этого не могло существовать дело, для которого их растили.